– Здрасте, простите, извините, доброе утро, – вошел в учительскую физик Яков Матвеевич.
– Тебе тоже звонили, чтобы ты подписала, – рассказывала мне Нелли Альбертовна, – но просто не дозвонились.
Она не такая уж дура. Все-таки догадалась, хоть и не подала виду. Конечно, я сделала это специально. Стерла все, что наговорила. По-другому и быть не могло. Неужели она всерьез рассчитывала, что я расскажу эту историю для нее, для чужих ушей? Нет, я это сделала для себя. И если честно, результатом осталась недовольна. Мне не стало легче, я не стала лучше понимать себя и других людей из своего прошлого. Я не нашла ответы на вопросы. Меня не отпустило. Прошлое до сих пор держит, тянет и мучает. Стертая запись не облегчила боль, а только разбередила рану. Я поняла, в какое время мне хотелось бы вернуться – в то, когда я только пришла работать в школу. Мне кажется, что я застряла там, в том измерении. Когда так многого хотелось и думалось, что все еще будет.
Лилечка помнила дни рождения чуть ли не всех сотрудников, поздравляла. Выходила на подмену, дежурила. Но странное дело: все, абсолютно все – до последней санитарки, продолжали обожать Маркушу, а ее, Лилечку, в лучшем случае жалели. Ели ее пирожки, нахваливали куличи и шептались – мол, дурында, такого мужика упустила. Лилечка дурой не была – она все видела, все слышала. Иногда ей хотелось закричать, что это Маркуша во всем виноват, что это по его вине она начала пить, что это он не хочет ребенка, а хочет жить, гулять, работать для себя.
– Да, спасибо тебе за Сергуню, – вдруг сказала она, когда я уже попрощалась и собиралась класть трубку.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивала я маму.