– Ты можешь мне все рассказать. Я пойму. Обещаю. Только не ври.
– Она маленькая. Она не понимает. Она не может себя контролировать, – говорила она папе.
Андрей вышел из-за стола. Надежда Михайловна потянулась за салфеткой, чтобы вытереть слезы. Отец тоже бросил вилку и ушел к себе в кабинет.
– И это нормально, – отозвалась мама. – Он жил жизнью, которую не мог себе позволить. А та женщина ему это давала. Ты не можешь. С тобой он должен нести ответственность, думать о завтрашнем дне, стать взрослым мужчиной. А он не из таких. Он до седых волос будет играть в солдатиков и ходить с развязанными шнурками на ботинках, потому что ему лень их зашнуровывать.
С Алексеем Сироткиным, который регулярно срывал уроки и отправлялся к директору, она вела долгие разговоры. Родителей она не вызывала – бабушка приходила сама. В тот же день. Врывалась в кабинет Анаконды и визгливо кричала, что ее внука третируют. Алексей в это время сидел с довольной наглой улыбочкой в приемной, но, когда выходила бабушка, устраивал спектакль – делал обиженное страдальческое лицо и чуть ли не плакал.
Ладно, глаза уже не видят, нос не чувствует запахов – об этом я даже Лене не рассказывала. Давно не слышу запахов, даже резких. Как будто нос заложили ватой, а заодно и уши. Видимо, я стала плохо слышать. Лена тут намекала на слуховой аппарат, который не виден в ухе. Так, между делом упомянула.