В общем, Вову Алексеева я помнила хорошо.
На самом деле я тогда совсем не понимала, куда должен был уехать Михаил Ильич. Мне казалось, что просто в другой город. Взять билет на поезд и уехать. Родители держали меня в стороне от подобных разговоров и информации. Да и вопрос национальности для меня был неуместным. Для родителей все люди делились на больных и здоровых. Больных нужно было спасать и лечить, а здоровые… они в любой момент могли стать больными. И фамилия, происхождение или вероисповедание были совсем ни при чем. Перед врачом все равны. Как перед смертью.
Андрей пожал плечами, как будто я спросила какую-то глупость.
– Когда это отболит? Сколько времени должно пройти?
У Лены есть удивительное качество – она отходчивая. Не помнит обид. Я вот все помню. А она забывает. Не делает вид, а именно забывает. У нее осталось детское устройство памяти в этом смысле. Не помнит – и все.
В свои почти семьдесят он носил седой хвостик, который перетягивал черной аптечной резинкой, причмокивал безгубым ртом и всегда ходил с детским портфельчиком на лямках, как гимназист.