– Здравствуй, Катя, – вдруг сказал высокий, подхватил ее и закружил. – Это я!..
– Тебе в случае чего придется оттуда самому выбираться, – добавила она.
– Заехала бы как-нибудь, – сказал полковник тихо. – Я бы баню истопил. Посидели бы, поговорили, как люди. Вы бы с Алиной свои бабские дела перетерли! Ей со мной тоже, знаешь, не масленица!.. Она натура тонкая, возвышенная, а я пень в погонах.
…Как такого можно любить, думала Митрофанова, косясь на него. Заботиться о нем, печалиться, отчаиваться?! Он же ненормальный!.. Как с ним можно разговаривать, если кажется, что ему все известно наперед, и он постоянно размышляет о своем, и очень быстро начинает скучать, и даже не дает себе труда скрывать это? Как можно его любить, если он толком не знает, на какой улице расположено родное издательство – а он не знает! – зато наизусть помнит Сумарокова?! Как можно с ним спать, ужинать, делить… быт, если он вообще не понимает, что такое быт?! Он кладет телефон в «бардачок» в чужой машине, потом ищет его по всем карманам, зато искусно решает всякие головоломки, не имеющие к жизни никакого отношения?!
– Называй меня Маней, а?.. Мы же не на пресс-конференции! А ты чего такая красная, Катька? Опять приседала? Или целовалась?
– Тогда я ставила в график свидание или зубного врача.