– Чего сказать-то желаете? – спросил Егор, отставив остывший чайник.
– Я уйду, – сказал Егор. – Только договорю – и уйду.
– Напрасно вы так, – уязвленно возразил Кузьмич. У него даже губы задрожали от обиды. – Я вам когда еще говорил – дурное, поганое место. Вырубку нужно было святить, прииск, в доме молебен отслужить. Ладанку носить с Афонской горы…
Волк снова повел мордой, указав носом на нож у Лаврентия в руке. На лезвии ножа черным огнем горела вытравленная волчья голова.
– Смотря какая птица, – усмехнулся Гремин. – Канарейка в клетке, к примеру, поет лучше, чем на воле.
Никого из живых, а тем паче – из живых людей не боялся Демьян ночью при месяце. Он слышал, как из дому вышел купцов Игнат, но ему и в голову не могло прийти, что Игнат станет по нему из ружья палить. Демьян же был – сова, а сова – птица не промысловая, да и не та хищная птица, которую всем застрелить охота. И то сказать – цыплят не ворует.