– Так вот и пошли они затемно втроем, – продолжал Устин, улыбаясь, словно рассказывая сказку. – А волк-то на них и выскочи! Афанасий-то в него стрелял, а от волка-то пули словно отскакивают – Кузьме, слышь, руку вот по сих пор откусил, да и убежал, вот какие дела-то творятся, милая. Еле живого его до деревни-то дотащили…
В конце концов, Софья Ильинична поняла, что длить эту пытку дальше не может.
– Нет. Другое… – парнишка облизывал и кусал губы, ломал пальцы, но выражение мысли все равно не давалось. – Другое… котята… такие… такие, как были… такое… оно – там, да?
– Из тебя, Лаврентий, похоже, вчерашний хмель не выветрился! Опомнись – и послушай еще раз: барыня Штальбаум за волчью шкуру десятку дает. Десять рублей. Достаточная причина? Или у тебя деньги лишние завелись?
– Вот видите, – сказал Егорка, вставая. – А коли б я в город ваш подался, хоть в Преображенск, хоть в Петербург, и вам бы вместе со здешним людом не слыхать этого наслаждения-то вашего. Нет, сударь, дельно светить-то, где темно, а петь – где слушать хотят. В городе-то, чай, и без меня певцов-музыкантов довольно.
– Тетя, – сказал он, обращаясь к толстой зареванной бабе, – Мне б взглянуть на него.