Софья Ильинична смеялась, Федор улыбался, а дождь все шуршал по стенам, все нашептывал что-то…
– К Соньке поедешь? – осведомился Игнат непочтительно.
Кузьмич стоял и смотрел, как леший оглаживает волка и что-то шепчет, как края его балахона тонут в тумане, а седые пряди серо туманно светятся в густеющем сумраке. Он не видел Антипки, но знал, что тот крестится и шепчет про себя: «помилуй мя, господи». Ему самому молитва не шла на ум, а вспоминалась только старая, когда-то безумно давно рассказанная бабкой сказка: «Отчего ж ты, молодец, сед? – Оттого и сед, что чертов дед!»
– Не ты! Пусть дурак дает! И не грош – пусть копейку дает, раз так.
Однако, когда, оставив жеребца у пустой коновязи, Федор вошел в кабак, там не оказалось почти никого – только пили чай проезжие возчики, ел в уголке кашу постоялец, похожий одеждой и лицом на мастерового, где-то в стороне навзрыд плакала женщина, да сам Силыч перетирал рюмки у стойки и поднял от них взгляд, чтобы поклониться и улыбнуться вошедшему.
– Отойди от жеребца, – проговорил он в холодном бешенстве. – Слышишь, ведьма?! – и взвел курок.