– Однова, пропадать, говоришь? Ну спасибо, Устин. Спасибо.
Кузьма дико завопил – и почти в тот же миг сторонский парень выстрелил сразу из обоих стволов, едва не в упор. Такой выстрел должен был уложить волка на месте, но лесная чара все же оберегла его – если не шкуру, то жизнь. Волк скульнул от дикой боли, отлетев в сторону – но тут же поднялся на ноги. У него в пасти осталась рука Кузьмы, так и сжимавшая нож, и волк держал окровавленные холодеющие пальцы мертвой хваткой, как последнюю надежду.
Маланья была вдова, Маланья была большуха, самое главное лицо в доме – и это сразу бросалось в глаза. Маланья не желала так просто отступаться от того, что попало в ее голову и хорошо там устроилось.
Скрипка зарыдала человечьим надрывным плачем. Морок, уже не медленный и сладкий, а тяжелый и темный сжал сердца, стеснил горло – ветер воет в трубе, неприютный бродяга, некрещеный да брошенный младенчик, свищет в поле метель, бредет по тракту одинокий странник – мороз свел пальцы, ознобил душу, лицо – как застылая маска… вымерзли озими, содрали с крыш солому, ревут голодные коровы, бабы воют по покойнику раздирающими голосами… или это ветер поет отходную неприкаянным душам… бредут по тракту колодники…подскакивает на колдобинах телега, подскакивает неживое тело на голых досках… отмучился, не дошедши… погиб мальчишечка…
– Ни на кого я не киваю! И ни за кем я не прячусь! Вот он – я, весь!