А Безукладников отправился в душевую, чтобы совершить там маленькую постирушку носков и трусов, помыться чужим мылом, а затем вернуться к своему постоялому дивану, который станет ему лежбищем и логовом на ближайшие одиннадцать дней. Поначалу он будет здесь маяться от безделья, дико скучать по книгам и вообще по любому чтиву, пока не сделает приятное открытие, что, оказывается, для чтения книг совсем не обязательно иметь их в наличии. Таким образом, лежа на спине либо прогуливаясь по неизбежным квадратным метрам запертого второго этажа, он проглотит четыре романа Кнута Гамсуна, полные собрания Акутагавы и Ронина, какие-то жутко таинственные свитки Гермеса Трисмегиста (это имя он назвал мне чуть ли не шепотом), «Случайности» Фламмариона, Малую энциклопедию самоубийств, Справочник практического врача и «Охотников за жирафами» Майн Рида.
Отдельные свободные места были помечены табличками о резервировании: «Mr. Lamerchuk», «Mr. Nakhimoff», «Ms. Buchanan». Блюда подавала та же смуглая пума с цветком за ухом.
Больше в свои школьные годы Виталик никого не убивал, если не считать двух соседских кошек и одного раненого голубя.
Выслеживая Стефанова, уборщик сам не очень понимал — зачем. Его словно бы вело новое «государственное» самоощущение или та же суперагентская придурь. Если бы ничего не удалось, он бы не стал убиваться. Но все как раз удалось, так что, вероятно, Центр, неустанно дымящий трубкой, был доволен.
Безукладников бросил раскаленную трубку — и понял, что погиб.