— Ой, спасибо, Рон, так много проще, — сказала Луна, и опять стала копаться в путах. — Привет, Дин!
— Это ничего не значит! — завопил Волдеморт; он с жадным вниманием ловил каждое слово, но сейчас испустил короткий безумный смех. — Ничего не значит, мой был Снэйп или Дамблдоров, или какие там ямки они понарыли на моей тропе! Я сокрушил их, как сокрушил твою мать, Снэйпову предполагаемую великую любовь! Однако, во всём этом проявляется смысл, Поттер, и такой, какого тебе не понять!
Я склонен верить, что в ту ночь твоя палочка впитала что-то от силы и свойств палочки Волдеморта, можно сказать, что и от самого Волдеморта. Поэтому, когда он тебя преследовал, твоя палочка узнала его, узнала того, кто тебе и сородич, и смертельный враг, и извергла против него его собственную магию, магию намного более могучую, чем та, которую когда-либо творила палочка Люциуса. В твоей палочке была сила твоей беспредельной отваги и пагубного искусства самого Волдеморта: как же могла выстоять бедная палочка Люциуса Малфоя?
Аккуратно установив на столике в палатке Плутоскоп, полученный Гарри в подарок на день рождения, они с Эрмионой весь остаток дня по очереди за ним наблюдали. Но Плутоскоп молчал и не вертелся на своём кончике, и то ли из-за защитных и магглооталкивающих чар, которые наложила Эрмиона, то ли из-за того, что люди вообще редко появлялись в этих местах, но полянка в лесу оставалась пустынной, если не считать случайных птиц и белок. И к вечеру ничего не изменилось. В десять часов Гарри сдал пост Эрмионе, зажёг огонёк на конце палочки и вышел на пустынную полянку, где только летучие мыши, трепеща крыльями, пролетали через кусочек звёздного неба — единственный, видимый с их защищённой прогалины.
— Вы говорите о палочках так, словно они чувствуют, — сказал Гарри, — словно они могут думать.