И, припав к шее морского коня, она моментально уснула.
— И его разорвало на мелкие клочки? — спросил я.
На лугу, у подножия ущелья, сбившись в кучу, паслось стадо, насчитывавшее несколько дюжин овец. Выглядели они вполне мирно, но были огромные, размером с гиппопотама. Сразу за ними начиналась тропинка, которая вела вверх, в холмы. На верху тропинки, на самом краю расселины, рос могучий дуб, тот самый, который я видел в своих снах. В его ветвях поблескивало что-то золотистое.
Сестры разбушевались не на шутку: они били друг друга ладоням и наотмашь, причем Ужас старалась вцепиться в лицо Дрожи, а та, в свою очередь, — в лицо Тревоги. Волосы их метались, рты были разинуты в непрестанных воплях, и я заметил, что единственный зуб в данную минуту находится у Тревоги — древний, едва ли не покрытый мхом желтый резец. Глаза они прикрыли веками, только Ужас жадно впивалась во все вокруг единственным, налитым кровью зеленым глазом, словно не могла насытиться.
Что касается Тайсона, обитатели лагеря относились к нему как к герою. Я был бы счастлив по-прежнему жить с ним в одном домике, но в тот же вечер, когда мы сидели на песке в дюне, откуда открывался вид на Лонг-Айленд, Тайсон сделал заявление, которое застало меня врасплох.
Это действие сопровождалось общим вздохом, полным облегчения и торжества.