Миклош не столько встал, сколько позволил себя поднять. На полу валялась смятая одежда, окно было настежь распахнуто, внизу смеялись и звенели железом воины, у них явно ничего не болело, и они собирались в Вешани. Сын Матяша сцепил зубы, поднялся на ноги и остался жив.
— Да что ты такое несешь? — взъелась мельничиха, и пасть у нее такая же пасть, как у Ферека. И луком из нее, наверняка, так же несет, — совсем стыд пропил.
Это здесь, но как рассказать о повязанной ночью ленте, засыпанном колодце, алой бабочке, предсказавшей счастье?
— До Яблонь, если гици дозволит, — выдохнула Барболка, понимая, что сейчас что-то случиться, — тетка у меня там.
— Мамка! — малышка заковыляла к Барболке, — на меня! Мамка!
У моста гнедой жеребец раскапризничался, не желая идти вперед, Миклош тоже не хотел в конюшню, но кто б пустил алатского наследника в одиночку таскаться по горам и долам, а созерцать подданных и пересмеиваться с друзьями надоело. Миклош мог подчинить любого коня, гнедой фыркнул, прижал уши, но вошел в ворота, украшенные пляшущими полулюдьми-полуптицами. Присланный из Агариса епископ шестой год требовали сбить богомерзкие барельефы, но местные жители предпочитали злить святош, а не древних.