Только никаких судорог. Судорога сейчас — это смерть. А она может случиться, потому что в туфли ему словно залили свинец.
— Вроде никто на него не смотрит, — неуверенно заметил Пирсон.
— Не смотри, как они сделают это. Обещай мне.
— Нет еще, сволочи! Я еще здесь! Я здеееее… Он кричал все громче и пронзительней. Потом его руки внезапно взметнулись вверх, и он начал раздирать собственное горло.
Если рюкзак и мешал ему, он не подавал виду. Глаза его были устремлены вперед, а когда им встречались люди, он улыбался своими тонкими губами и махал им. Он не выказывал признаков усталости и не получил пока ни одного предупреждения.
Они прошли лесопилку, где рабочие стояли на грудах досок, выделяясь на фоне неба, как индейцы в кино, и махали им. Потом опять начался лес, и на них навалилось молчание. Конечно, это было не настоящее молчание: кто-то говорил, кто-то за спиной Гэррети тихо стонал, кто-то пускал ветры. Зрители все еще стояли вдоль дороги, но толпа исчезла. В кронах распевали птицы, и ветерок, гуляя среди деревьев, завывал, как привидение. На ветке застыла белка, держа в передних лапках орех; ее глазки-бусинки настороженно ощупывали идущих. Где-то прогудел самолет.