– Ну как фамилию поменял? – настороженно стреляя глазами по сторонам, продолжал расспрашивать Чувак. – Я тоже хочу, но не знаю, к кому подступаться...
– Чистокровный. И отец немец, и мать, – пафос в голосе исчез, глаза погасли. – Из поволжских, потом были в ссылке в Караганде...
– Да получше, – медленно говорит Волк. И он и доктор прекрасно знают, что это временное облегчение. К тому же колоть по замороженной коже нельзя, и Потапыч все равно будет ждать, пока она отойдет и приобретет привычную эластичность.
Дверь приветливо распахнулась. Эта дверь кормила дядю Колю гораздо сытнее, чем семидесятирублевая зарплата и жалкая милицейская пенсия. С проституток и фарцовщиков он брал по червонцу, а солидные деловики, любившие посидеть в престижном полузапретном ресторане, отстегивали и по четвертаку. Но, независимо от полученной мзды, швейцар подробно рассказывал курирующему офицеру обо всех посетителях.
Лаура начала всхлипывать. У Волка вдруг сильно забурчало в животе, он напряг пресс, пытаясь взять под контроль бунтующие кишки. Но партнерша ничего не слышала: она уткнулась головой ему в грудь и тихо подвывала, будто плакала. Все было настолько не похоже на близость с Софьей, что казалось, будто сейчас он занимается совсем другим делом. Там была битва, яростная схватка, в которой измотанные стороны находили отдохновение и в которой не оказывалось победителей. Сейчас он владел маленькой беззащитной девочкой, он был всемогущим господином, а она – покорной рабыней. И осознание своего могущества дало толчок к развязке: Волк застонал, а его рабыня громко всхлипнула и забилась в конвульсиях.
Серый ухватил вилку и, вскочив, ткнул ею Волку в лицо. Он целил в глаз и, если бы перед ним стоял другой человек, наверняка бы попал, но лапища бывшего спецназовца перехватила бьющую руку, резко вывернула кисть... Визг боли перекрыл звяк упавшей на пол вилки.