Сидит, и ждет его, и думает о нем. И смотрит на снег.
Все было бы в сто раз проще, будь у него жена и некоторое количество подрастающих наследников.
Ничего нельзя изменить. Ничего нельзя отвратить. Ничего нельзя поправить, потому что поздно, поздно, потому что вот она, уже близко, и это вовсе не миллион тонн воды, а конец мира.
Этот кулак, летящий прямо в ее беззащитные глаза, она запомнила очень хорошо, как в замедленной съемке – сантиметр за сантиметром, и все ближе и ближе, и потом что-то отвратительно хрустнуло, как хребет ящерицы, на которую наступил сапог.
– Так чего с макетом-то? – осторожно поинтересовался Белошеев.
Консьержка неожиданно взвизгнула и подскочила так, что чайная ложка звякнула о подстаканник.