Он стоит в пробке с тысячами других страдальцев, смотрит в небо и слушает поганые “бардовские” песни, а кто-то в это время рожает детей.
Ему нет дела до Полины Светловой, и не было никогда, и никогда не будет. Сейчас ему есть дело только до смерти Феди Грекова и до его племянницы, поразившей его сегодняшнее воображение. А потом и про племянницу он позабудет, как забывал про всех и всегда, – зачем же она, Полина, так убивается по нему?!
Пока он сейчас выберется на проезжую часть, поймает машину, объяснит, куда ехать, и до подъезда Гидропроекта его вряд ли довезут, кроссовки тоже промокнут, Троепольский подхватит пневмонию, – хорошо бы “типичную”! – будет долго и уныло болеть, он всегда болел долго и уныло, потом с трудом потащит себя на работу, и поезд уйдет уже навсегда, и не догнать его будет ни за что!
– Черт возьми, можно подумать, что мы в первый раз!..
– Разумеется, – весело согласился Троепольский. Он уже почти справился с собой. – Большое спасибо, мне понравилась… эта машина.