Они прошли мимо Троепольского и канули за поворотом коридора, только голоса слышались, и все повторялось “Василь Петрович” и “Артамонов”. Потом прямо на Троепольского вышла толстая дама в вязаной кофте и кавалерийских гетрах.
– Прости, это моя охрана, ты ж понимаешь, – скорчил рожицу юноша, подбежал к черному и выхватил у него телефон. – Да. Да. Чего еще? Нет. Не отменяй. А сколько билетов продали? А на разогреве кто? Ну и хрен с ними! Мало! Мало, говорю! А то, что мне бабки надо отбивать! Какая, блин, реклама?! Где она, реклама эта?! Да он вообще какой-то больной на голову, я ему говорю, а он мне… Что? А, ну ладно!
Воздух был холодный и влажный, как будто сиреневый, поверху размытый желтым светом фонарей. Оттого, что утро уже прорезалось, желтый свет казался особенно тоскливым и безысходным.
Телефон тренькнул, разъединяясь. Полина зачем-то наклонилась и положила его на пол. Оглушительная тишина висела в конторе – никакого шевеления или рамштайновского ритма. От этой тишины невозможно было дышать.
– Зато ей надо мало места для парковки и мало бензина.
Секретарша опять испуганно примолкла, и он понял, что конца телефонному шоу не будет. Гаишник, повернувшись полосатым фосфоресцирующим боком, пропускал машины с противоположного направления. Автомобильному шоу тоже не было конца.