В узком и тесном Воротниковском переулке по вчерашним лужам скакало солнце, брыкалось, попадало на стекла кривобоких особнячков, еще не прикупленных богатыми дяденьками, а потому облупленных, кое-как подлатанных, за низенькими изломанными решетками. Кое-где решетки покосились и «порвались», торчали гнутые кованые прутья.
Он был маленький, часто болел — опухали железки и приходилось жить с колючим платком на шее. Это называлось «водочный компресс» — под платок еще подкладывали желтую от стирок марлю и кальку, которая ломалась и царапалась. Мать работала в конструкторском бюро, приносила кальку оттуда. Водка ужасно воняла. Ему, маленькому, так казалось, он еще не умел ее пить и получать от этого удовольствие.
— Значит, можно считать, что их нет. Похоже, дело не в родственниках.
Книжка была про Ходжу Насреддина, и там, в этой книжке, было столько юга, солнца, жары!.. Еще там были ароматные абрикосы, которые поедал серый ишак, горные озера, чистые, как слеза, графитовые горы, восточные базары и Большая Дорога.
— А! Вот же они! Нонна Васильевна! Не ищите! Они у меня. Валентин Дмитриевич, Валентин Дмитриевич!
— Мика, посмотри, пожалуйста, эти бумаги как-то связаны с Николаем Петровичем? Или мне показалось?