От курева было погано во рту и противно в желудке, но он закурил и стал глядеть в окно. Окно было грязным, как все окна в центре Москвы, если только не мыть их каждый день, кроме того, забрано решеткой, так что смотреть было совсем неудобно, но он все равно смотрел, вытягивая шею.
Она ничего не сказала. Побоялась?.. Не решилась?..
— У меня все болит, — пожаловался он, — все кости ноют! Если ты просыпаешься утром, а у тебя ничего не болит, значит, ты умер! — продекламировал он.
— А офис рядом, в соседнем переулке, — договорил он быстро. — До вас два шага. Вы, значит, как завтра работу закончите, так приходите, а я вас встречу и все покажу.
Анфиса переложила фонарь и протянула руку.
Потом была какая-то студентка, чуть-чуть получше розовенькой кассирши, но тоже так себе, не особенно. Она была образованной, то есть однажды прочитала опус Паоло Коэльо и с тех самых пор знала о жизни все. Она наивно ухаживала за ним, когда он несколько раз приезжал «в гости», то есть переночевать, заваривала слабый чай, который он терпеть не мог, занимала его умными разговорами. С разговорами как раз тоже вышла незадача, потому что очень умной была его жена, очень умной, хорошо воспитанной, во всех отношениях «тонкой», и он этой «тонкости» объелся на всю оставшуюся жизнь.