— Почему ты молчишь? — спросила мать, хотя у Лидии еще не было ни одной возможности что-нибудь произнести. — Я понимаю, конечно, что мои дела — это только мои дела и на помощь, даже самую минимальную, мне не приходится рассчитывать, но и тебе это могло бы быть интересно, Лидия…
— Штаны бы тебе не помешали, — заметил брат без улыбки. — Может, наденешь?
“Как она кричала? “Придурок”? “Мерзавец”?
— Жора!.. — начала Маргарита и тяжело задышала. Глаза у нее, как у первоклассной актрисы по команде режиссера, налились слезами, набухли безупречно накрашенные губы, и она стала похожа на обиженную девочку из песочницы, а не на женщину к шестидесяти годам.
Она хохотала и брыкалась, вода лилась на пол, белоснежная легкая пена застилала Тимофею глаза, он ласкал под водой скользкую и горячую Катерину и дышал с трудом — так она его возбуждала.
Перебьешь до времени — жди беды. Мать обидится, смертельно и горячо, как ребенок, у которого в песочнице отобрали ведерко и совок. Она бросит трубку и не будет отвечать на звонки Лидии. Ответит она только ближе к полуночи, но помириться сразу не удастся — мать заплачет горючими слезами, и Лидии придется пройти весь путь до конца — рассказ о молодости, об огромных надеждах, которые подавала мать, пока не встретилась с отцом, о мещанской семье, в которую она попала, выйдя замуж, о творческом поиске, о немногочисленных тонких ценителях, которые по-настоящему разбираются в искусстве, об интригах в издательстве, о попытках престарелого Бориса Исааковича наладить с ней романтические отношения, о цикле лекций, которые ей предстоит прочесть в Музее Востока.