– Ясный перец, что не знаю, ведь не я стирал!
Это имя стало ее врагом, ее “пятой колонной”, ее камнем преткновения. Оно просачивалось за ней повсюду, как керосин в мясной пирог в романе Джерома. Сначала оно просочилось в детский сад, и она вынуждена была вести себя в соответствии с этим ужасным именем – носить банты и оборки, шепелявить, учить гнусные стихи “белая береза под моим окном” и отбиваться от мальчишек, которые не давали ей житья. Потом оно просочилось в школу, и там началось все сначала – белые колготки, локоны, гнусные стихи.
– Да ладно, – сказал Сергей, – полно доказательств. А Батурин мужик кремень. И я тебя с поличным поймал.
– Спасибо, – поблагодарил Сергей, – спасибо вам большое. Я пойду, мне еще нужно… – И он сделал в воздухе неопределенный жест, который должен был означать, как много всего ему еще нужно.
Он курил какую-то невиданную махру, и от ее духа слегка мутило даже привычного и закаленного Батурина, что уж говорить о Кире. Батурин подумал и, с трудом дотянувшись, открыл замок и рванул на себя оконную створку. Сырой холодный воздух ворвался в кабинет, разогнал по углам махорочный дух, зашелестел планками немецких жалюзи.
– Убить? – переспросил он растерянно. Ему все казалось, что она принимает его за кого-то другого.