— Сядем, выгоню к ебени матери, будешь картошку возить!
— А проернп спиапие дьтот юмор анренраор. Пмапма, — продолжал Бурцев.
Что может быть прекраснее первой любви? О каком другом чувстве можно писать так много и подробно и, в то же время, не сказать ничего? Неподвластно оно перу, бумаге и расчетливому писательскому уму, не держится в ровных типографских строчках, не живет в толстых пропылившихся томах.
— Сухари сушить, — огрызнулся Денисов и тяжело опустился на диван.
— Двадцать девятый слушает, приём, — проскрипели наушники.
— А потом в Союз меня раньше приняли. И первая персональная тоже у меня раньше, чем у него была. Он там был, придрался к пустяку и наговорил гадостей, как сегодня. Патологически завистливый человек. И, по-моему, не совсем нормальный уже. На творчестве это быстро сказалось. Пишет ужасно. Он хотел тоже Горького написать, как и я. Но что из этого вышло — вы видели, наверно.