– Но с голодухи сгодятся, – заключил Тенах, дожевывая сардельку.
Ни единой травинки. Ни клочка земли не выжженного, не вывернутого заступом. Все вытоптано, загажено, опоганено. Здесь трудились не сутки, не двое. Именно трудились – медленно, методично, добросовестно. Чтоб не выросло никогда и ничего. Под ребрами у меня билась пустота, и я падал, бесконечно падал в эту сухую жаркую пустоту.
– И что ты обо всем этом думаешь? – спросил Тенах.
– А сейчас мне что-то подсказывает, что если мы и дальше будем шляться по лесу в голом виде, нас покусают муравьи. Ради всех Богов, Тенах, перестань болтать. Я пытаюсь вспомнить, где же здесь вода поблизости, а ты мешаешь.
Покуда гости мылись и переодевались, в доме творилось нечто вроде малой гражданской войны. Халлис и Ахатани головы ломали, куда бы поселить нежданно нагрянувших гонцов, и не придумали ничего лучшего, чем освободить для них комнату Тенхаля и Тайона, а мальчишек уложить спать на кухне. Кровати и лежанки заняли неподобающее им место. Нечего и говорить, что Тайон с Тенхалем были возмущены подобным оборотом дела, и приструнить их удалось лишь с большим трудом. Они ворчали, бурчали, бухтели и высказывались всякими иными способами. Однако к ужину они затихли и выглядели неестественно вежливыми и покладистыми. Я уже знал на собственном горьком опыте, что когда дети слишком внезапно становятся паиньками, это не к добру. Ой, не к добру! Но я не стал их ни о чем расспрашивать. Не до них мне было.
– Наемник, миленький, они его убьют! – причитала Халлис.