– Потому, моя дорогая, что мы по показателям на последнем месте в городе. Алексеич рвет и мечет, ему до пенсии два года. В этой бумажке все правда и подписаться под ней не грех, что я и сделал, а уж там пусть другие голову ломают – что да как было. – Я поднялась и пошла к двери. – Приятно было тебя увидеть, – сказал он вдогонку.
– Если я вас правильно поняла, кто-то угнал машину с цементом, цемент позаимствовал, а машину вернул?
– У нее была истерика. Катя сорвала бинты, кричала, что все равно жить не будет. Вот я вам и позвонила.
– Понятия не имею. Могу сказать одно: после того инцидента с милицией, ну, когда их забрали возле Горбатого моста, я отвела ее к гинекологу. Так вот моя дочь девушка. Была, по крайней мере, – пробормотала она.
– Теперь тебя не надо убеждать, что оба убийства связаны, – хмуро бросила я Вешнякову. – Милый добропорядочный дядя, который ловил кайф, когда мог придушить кого-то.
Лифт работал, я поднялась в пятьдесят шестую квартиру. Звонила я долго, прежде чем дверь распахнулась и я смогла лицезреть бабу, которой могло быть от тридцати до пятидесяти, с синяком под глазом, остатками зубов, которые она охотно демонстрировала, в грязном халате без пуговиц, что позволяло видеть ее мощные нижние конечности, сплошь покрытые синяками.