Хруща больше, чем кого-либо, мучает, что нельзя своим детям объяснить, как будут жить, не поверят, вообще нельзя никому объяснить, как надо жить, чтобы сумели превратиться в Настоящих-С-Крыльями, ведь большинство так и помрет толстыми слепыми червями...
Его трясло от запоздалого страха. Он изо всех сил стискивал челюсти, пусть не увидят прыгающие губы, чувствовал, как вздуваются желваки, лицо становится суровым, как у действительно сильного и бесстрашного, хотя душа верещит по-поросячьи и старается забиться под стельку стоптанных сапог.
Сперва несло в зеленом вихре, похожем на узкогорлый кубок, потом траву и комья земли растеряли по дороге, сок смыло встречным ветром, стены стали пугающе прозрачными, он с содроганием видел, как далеко-далеко со звездной неторопливостью проплывают лесные массивы, пятна степей, горные цепи, снова степи, что постепенно теряют зеленый цвет, превращаются в выжженно желтые...
Крутогор сделал замах. Красивый, долгий, рассчитанный на то, что противник успеет выставить защиту или уклониться, а меч можно метнуть в другую сторону, но красноголовый чужак стоял тупо, и кончик лезвия на лету неуловимо быстро коснулся его локтя.
— Хорошо-хорошо. Завтра, говоришь? Пока подбирай доспехи. А утро вечера мудренее.
— Что? — заорал воевода. Он схватил колдуна за воротник, потряс люто. — Говори быстрее!.. Он уже умирает!