Гости заржали, Тревор говорил скабрезности, но это обычай, старинный обычай, а старинные все почему-то соблюдают с превеликой охотой.
Сейчас вдвоем, еще сонные, поторопились через двор. Перед дверью, за которой находились покои Свена, на подстилке похрапывали двое в латах и с мечами в руках. Они подпирали телами дверь, так что к хозяину не ворваться, не разбудив. Остальные воины, как уже знал Фарамунд, спят в огромном сарае напротив главного дома.
— Здравствуй, моя девочка, — ответил он. — Сейчас я собью пыль, чуть промочу горло... Ну, перекусить бы тоже не мешало...
Вехульд затрясся, глаза стали безумными. В уголках рта выступила пена. Вены и жилы страшно напряглись, он с поднятым мечом ринулся прямо на стену щитов. Рядом с Фарамундом падали пронзенные копьями. Он в ярости рубил огромным мечом выставленные копья, крушил, ревел как зверь. На него со страхом и изумлением смотрели застывшие одинаковые лица, но это был все тот же один человек с множеством лиц, и Фарамунд ощутил, как стыд начинает вытеснять священную ярость.
— Вас чтут, мой великий супруг. Потому и готовы вам предоставить даже больше, чем «что-либо».
— Ты бы впервые остался без дела! Лютеция... возможно, единственное существо на свете, о котором никто не скажет худого слова. Даже когда она не права. Вот, к примеру, не дала тебя раненого дорезать, что было бы только правильно: все так делали. Что, разве я ее обругал? Нет. Хоть был прав я, а не она! Но, ты ж видишь, ее неправота всегда оказывается потом большой правотой.