Теперь страшные крики, полные боли и отчаяния раздавались со всех сторон. Франки торопливо резали, убивали, рубили, спеша успеть зарубить как можно больше защитников, пока те не успели схватиться за оружие.
Оруженосец внес большой медный таз, полный горящих углей. А под стеной в такой же медной жаровне как огромные рубины светилась россыпь крупных углей. Он чувствовал запах березовых поленьев, что неуловимо витал по комнате,
— Вы спасли мне жизнь, подобрав раненого. Второй раз спасли, когда ваш дядя готов был перерезать мне горло. И в третий раз — когда я стоял сегодня с петлей на шее.
Фарамунд нагнулся. Шершавая веревка царапнула по ушам. Все это время в голове было тупое недоумение. Не верилось, что все вот так оборвется. Что табуретку выбьют из-под ног, а жесткая петля сдавит горло, в глазах потемнеет... И самое главное, самое главное: он никогда больше не увидит... Лютецию.
— Не помню, — ответил он. — А что, это важно?
Слуга внес широкий таз с подогретой водой. Оглянулся на Брунгильду, от восторга едва не поставил мимо табуретки. Фарамунд стянул через голову вязаную рубашку. Пока его голова была под рубашкой, Брунгильда не смогла удержаться, чтобы не окинуть его фигуру коротким взглядом: потное тело блестит, все мышцы выделяются особенно выпукло, рельефно, перекатываются, толкаются, составляя настолько захватывающую картину, что она задержала дыхание. Этот варвар прекраснее тех римских богов, которые стоят в белом мраморе в лучших дворцах императоров!