Брунгильда со всех сторон чувствовала направленные на нее взгляды служанок. Их руки двигались машинально, пальцы промахивались мимо шерстяной нити. Эти взгляды заставляли ее держать спину ровной, лицо неподвижным, и плечи развернутыми.
Улыбаясь до ушей, шагнул... и тут взгляд наткнулся на темные комочки, отчетливо видимые в лунном свете на свежих недавно выструганных досках пола. Мухи?.. Да, мухи. Лапками кверху. Ни одна не шевелит даже лапой, не то, что крылом.
Фарамунд наконец вычленил взглядом того гиганта, о котором Унгардлик говорил с таким страхом. Спокойный, тот сидел неподвижно под толстенным дубом. В таких же серых, как кора дуба, латах, потертых, но настолько толстых, что и лезвие топора увязнет, как в самом дубе. Огромная, как котел, голова, лицо серое, корявое, словно тоже покрытое корой. Веки опустил, руки скрещены на могучей груди, спиной прислонился к дереву. Похоже, дремлет. Длинные грязные волосы падают на плечи, шеи не видать, но кто бы сомневался, что толстая, как дерево. А что силен и огромен — не заметить трудно. Когда орел дремлет на ветке, все равно видно, что у него есть крылья...
Тревор пытался ухватить ее в объятия, прижать к груди, но она увернулась, отошла к стене и оттуда смотрела злыми глазами. Он тяжело вздохнул, руки опустились. Лицо постарело, она вдруг впервые увидела, что дядя, в самом деле, стар, силы покидают его даже быстрее, чем просто покинувшего битвы ветерана.
— Вы останетесь, — велел Фарамунд. — В полночь начинайте пробираться ближе к бургу. Как только ворота откроются...
Волосы Брунгильды вспыхнули так неистово, что Фарамунд отшатнулся. Его воины забормотали, он подумал, что творят оберегающие заклинания, но их глаза были полны восторга. Стройная и прекрасная, она блистала верхом на белой лошади, как создание небес. Ослепительно чистая, одухотворенная — он понял, что уж ее никогда не коснутся обвинения в колдовстве или черной магии.