— А что, надо было вот так сразу признаться, что меня ищут за грабеж в доме самого конунга? За кражу золотого ожерелья у его жены? Или на ходу что-то придумывать, когда я почти подыхал?..
— Я не франк, — ответил он. — Да и франки разные... Римляне тоже не спрашивают своих детей. Я просто прошу тебя выбрать свой путь верно. Откажешься, что ж... Но уже сейчас мое племя отброшено с наших земель, которые мы возделывали эти пять-шесть поколений. Нас теснят неведомые народы! Не все равнодушно проходят мимо. Иные требуют дань: скотом, деньгами, кровью. Мир сошел с ума, все народы сдвинулись с мест, где им определил быть Господь, все куда-то кочуют, что-то ищут... Это конец света, девочка моя. Только Рим еще держится, последняя наша надежда. Пока стоит Рим, вселенная уцелеет.
— Стойкий, — усмехнулся Лаурс недобро. — Ничего, Громыхало и не таких ломал!.. Как только начнет орать, тут же кликни!
— Вперед, — сказал он. — Вперед!.. Напоить коней, и — только вперед.
— Могут, — ответил он горько. — Мужчины могут все. Уходи.
Этот, напротив, взглянул на Фарамунда с таким сочувствием, что тот задохнулся, снова ощутил в горле подступающий ком. В груди растекалось жжение, боль. Он шагнул к старому воину, тот распахнул руки, больше похожие на медвежьи лапы. Фарамунд шагнул в них, припал к его груди, слезы хлынули разом, словно копились всю ночь и ждали только, когда откроется запруда.