«Неужели ты не презираешь меня? – спросила она, стараясь улыбнуться сквозь слезы, что было очень трудно, ибо слез-то не было. – Это хорошо, что ты меня не презираешь. Но теперь слушай самое страшное: брат меня выследил, он требует у меня денег, будет теперь нас шантажировать… Ты понимаешь, когда я увидела его и подумала: мой бедный, доверчивый заяц не знает, какая у меня семья, – тогда, знаешь, тогда мне стало стыдно уже от другого – от того, что я тебе не сказала всей правды, – так стыдно, Бруно…»
«Провал,– сказала Дорианна, подмигнув.– Бедная девочка».
«Вот что, – заговорил он, когда они очутились в таксомоторе. – Я на тебя, конечно, не в претензии за то, что ты мне звонишь, но я прошу и даже умоляю тебя больше этого не делать, моя прелесть, мое сокровище („Давно бы так“, – подумала Магда); во-вторых, объясни мне, как ты узнала мою фамилию». Она безо всякой надобности солгала, что его, дескать, знает в лицо одна ее знакомая, которая их видела вместе на улице. «Кто такая?» – спросил с ужасом Кречмар. «Ах, простая женщина, родня, кажется, кухарки или горничной, служившей у тебя когда-то». Кречмар мучительно напряг память. «Я, впрочем, сказала ей, что она обозналась, – я умная девочка».
Она объяснила, не глядя на него и испытывая большую гордость от того, что он оказался известным художником, а она – фильмовой дивой, и оба как бы стоят теперь на одном уровне.
Кречмар остался один, он, отдуваясь, расстегнул пальто, почувствовал вдруг легкость и наготу левой руки, поспешно надел еще теплое кольцо и пошел к таксомоторной стоянке.