– Мьетта, – говорю я, – ты не уступишь на эту ночь свою комнату Фюльберу?
– Она перед тобой робеет. Говорит, ты с ней очень холоден.
Превозмогая слабость, я поднялся на ноги.
– Ну а Фюльбер, что он сказал на это голосование?
Я наспех поблагодарил его, но был ему так признателен – в такую страшную для себя минуту он все-таки вспомнил о Жермене. Я смотрел, как они уходят. Тома шел впереди со счетчиком Гейгера в руках, наушники, настроенные на прием, висели у него на груди. Мейсонье и Пейсу с трудом тащили грузное тело Жермена. Колен замыкал шествие, сейчас он казался каким-то особенно маленьким и хрупким.
Эта утренняя прогулка вдвоем с Тома на вершину Пужада оставила во мне неизгладимый след, и не потому, что произошло что-нибудь особенное – там не было никого, кроме нас и солнца, – и не потому что было сказано что-нибудь важное – мы вообще не обменялись ни словом. И не потому, что с холма открывался красивый вид, – кругом выжженная земля, развалины ферм, обугленные поля, остовы деревьев. Но все это было озарено солнцем.