За последние годы Джесси улавливала эту интонацию все чаще. Она понимала, что, вероятно, это объясняется тем, что она сама растет и слышит и видит все больше, однако, несомненно, и тон этот появлялся у матери все чаще. Джесси никак не могла понять, отчего отцовская логика вызывает у матери такую реакцию.
«Это адреналин, милая, железы секреции вырабатывают его, когда ты, цепляясь за скалу руками и ногами, начинаешь подъем. Если тебя кто-нибудь спросит, что такое паника, ты им можешь ответить: это эмоциональный вакуум, при котором испытываешь ощущение, будто рот набит монетами».
Но голос не замолкал, хотя скорее мерцал, чем звучал: это был некий саркастический вопросительный знак.
Струйка пота затекла в ее левый глаз. Она часто-часто поморгала и тряхнула головой, чтобы смахнуть пот, и почувствовала, как просыпаются и отзываются ноющей болью мышцы". Наконец она достигла сидячего положения и на минуту застыла в изнеможении.
«Господи, не дай мне его теперь уронить, не дай…» Судорога свела левую руку Джесси, заставив ее дернуться назад к изголовью кровати. Ее лицо напряглось так, что губы стали похожи на белый шрам, а глаза – на дрожащие надрезы.
– Что ты делаешь? – засмеялась она снова. – Я думала, ты будешь есть гамбургеры, а не бутерброды со стеклом.