Он был один. Он лежал на спине, подложив руки под затылок – голова в тени, падавшей от утеса, все тело – на солнце. Его замасленная спецовка дымилась на такой жаре. Я немного удивился: мне казалось, что вся эта история кончена, и пришел я сюда, совсем не думая о ней.
А когда собака заболела кожной болезнью, Саламано по утрам и вечерам мазал ее мазью. Но по его мнению, не в болезни тут дело, а в старости – от старости же лекарства нет.
– Подобрать можно. – И добавил: – Но в следующий раз ты будешь помнить, что полицейский не шут гороховый.
Я немного взволновался. Сказал, что уже много месяцев смотрю на эти стены. Нет ничего и никого на свете более знакомого для меня. Может быть, когда-то, уже давно, я искал тут чей-то лик. Но он сиял как солнце, горел пламенем желания: это было лицо Мари. Напрасно я искал его. Теперь все кончено. И во всяком случае, я не видел ничего, что возникало бы из скорби, источаемой этими камнями.
Прокурор, нахмурившись, тыкал острием карандаша в надписи на ярлыках судебных папок.
Но вдруг он вскинул голову и посмотрел мне в лицо.