Зарулив на стоянку, выскакиваю из машины и прямо под крылом читаю письмо. Ровные, аккуратные строчки, красивый, понятный почерк, а вот что пишет — непонятно. Видно, очень много пережила она за эти дни и, когда писала, хотела на одном листочке рассказать сразу все, но не получилось.
Когда этот “Юнкере” падает, я замечаю другого, и вцепляюсь в него мертвой хваткой, и бью, пока он тоже не упадет. А эскадрилья идет за мной. Она не может не идти.
Часа в три дня, едва я успеваю приняться за письмо, нас поднимают сопровождать штурмовиков. Они идут на штурмовку прорвавших нашу оборону танковых клиньев. Впервые вижу работу “Илов” в боевой обстановке. Впечатление жуткое. “Илы” бьют эрэсами, засыпают танки бомбами, поливают огнем из пушек. Внизу все горит и клубится. Появляются “Мессершмиты”, но, завидев нас, уходят, не принимая боя. Когда “Илы” разворачиваются, чтобы идти домой, вижу, как на земле горит около двадцати танков. “Илы” потерь не имеют.
Несколько рук подхватывают Ольгу и помогают ей забраться в кузов. Закидываю мешки и пристраиваюсь рядом.
— Я уже сказал, что жизнь мы вам гарантируем. На верную смерть мы вас не пошлем.
Оказывается, Ольга уже все знает. Начальник штаба дивизии звонил в госпиталь в тот же день и сообщил ей о гибели отца. К моему удивлению, она восприняла эту весть не то чтобы спокойно, но без того, чтобы она надолго выбила ее из колеи.