– Так ты, княже, просишь, тебя не выдавать?
– Может… – кивнул царь. – И ты уж будь добр, разберись с этим колдуном. А то я тревожусь. Тула – щит Москвы. И если он падет, то разорение великое татары учинят нам.
И Андрею пришлось потратить какое-то время на то, чтобы объяснить свою позицию.
– Но подло завелось на земле нашей. И проникло в сердца наши. Отчего человек наш думает лишь о том, чтобы при нем были хлебные стоги, скирды да конные табуны. Свой со своим не хочет разговаривать! Свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом ряду! И что басурман поганый сосет из своих товарищей последние соки!
И парень, пришпорив своего коня, начал движение.
– Так Сильвестр, песий сын, заявил, что даже воевода пожертвовал на пострадавший от набега полк. А церковь Святая – нет. Ни полушки не дала. Хуже того, эта сволочь рассказал, приукрасив, как мы ограбили Всеслава. Он все припомнил. И самоуправство Афанасия, который сэкономил на конях и сбруе, положив дюжину рублей в карман. И мое упрямство в вопросах лампы. И отказ заплатить за науку о печах. И то, что церковь в Туле выбивает из купцов долю себе. Из тех купцов, что благотворительностью занимаются, вскладчину укрепляя полк. И он, пес смердячий, лает о том, будто личное вмешательство честного и богобоязненного царя нашего спасло Всеслава от окончательного разорения.