Но мне было плевать на его намеки. Я шел в больницу, где лежала тогда Марта, и, глядя на ее тонкий, исхудавший до лезвийной остроты профиль на подушке, врал, что люблю, что был дурак и не понимал своего счастья, что наплевать мне, каких глупостей она наделала, и что виноват в них я, а не она. Просил не оставлять меня одного и прочие слезливые глупости. То, что врут женщинам, лишь бы не плакали. Она не плакала, а умирала, но все равно помогло. И, когда Марта порозовела, задышала полной грудью и начала, наконец, реагировать на мое присутствие, мне в последний раз приснилась Анюта. Она была с зонтиком, но он исчезал на глазах, как будто медленно сгорая. И этот огонь сиял в ее глазах. Ее волосы развевались на невидимом ветру, превращаясь в темную пыль и уносясь вдаль. Тревожное багровое сияние подсвечивало ее нервным злым контражуром, совсем непохожим на тот манящий свет, который обещают в конце туннеля.