— Государь! Государя убило! Свеи государя подстрелили…
— Да тоже не шибко. Конницы у них ноне почитай и нет. Хорошо, если тысячи три осталось. Пехоты мы у них тоже тысячи четыре положили. Причем, считай, половину стрельцы. По большей части бердышами. И еще мы двадцать три пушки захватили. Правда, исправных всего осьмнадцать. И пленных поимали почти семь тысяч. По большей части, раненых, ну тех, что на поле боя остались либо потом отстали, когда шведы побегли.
— Так как? — спросил хозяин дома, когда наконец выговорился. — Ваш господин окажет мне поддержку на таких условиях?
Все присутствующие удивленно переглянулись.
— Вот, — гордо произнес Ерофей, когда они вошли, — вот, гляди. Семь разных пробных заводов сделали. С трех селитерных обозов. И уголь тоже с разных порубок. А разница всего в полделения.
Поляки добрались до нас спустя пятнадцать минут. Как видно, идеальный порядок, царивший в лагере, произвел на них неизгладимое впечатление. Поскольку выступивший сразу после того, как они представились, львовский голова обратился ко мне с цветистой речью, в которой заявлялось, что город готов сдаться на милость победителя и его жители надеются, что солдаты столь прекрасно устроенной и, по всему видно, дисциплинированной армии будут к ним милостивы и незлобивы. Я молча слушал. Еще с начала войны я объявил, что сразу сдавшиеся города не будут подвергнуты никакому разорению и не понесут никакой иной тяготы, кроме расходов на снабжение и размещение войск. На города же, кои придется осаждать, будет наложена контрибуция. Для Львова она, например, составила сто пятьдесят тысяч злотых. Если же города, паче чаяния, придется штурмовать… Поэтому я спокойно ждал, что львовский голова скажет мне по этому поводу. В то, что контрибуция уже собрана, я ни секунды не верил. Ну ни один из захваченных мною городов не сделал этого. Торгашеская натура членов городских магистратов непременно требовала хотя бы попытаться поторговаться. На собственное горе… И он таки меня не подвел!