И опять, опять его выручает солдатский опыт. Казалось бы, всё, уже и надежды нет, но драться нужно всегда до конца. Так он и раньше выходил живой изо всякой безнадёги.
Отчего-то он волновался. Зачем зовёт его епископ так спешно, в час, когда уже приближаются сумерки и все нормальные люди сидят за столом? Что могло случиться? Даже если епископ и захворал, зачем он зовёт его, а не лекаря? Почему не написал письмо, уж два слова мог чиркнуть или совсем плох епископ?
Да, кавалер его понимал, рисковать ссориться с графом, дураков не было. Ну разве что только сам Волков был таким дураком, чтобы из-за какого-то поместья вздумать тягаться с графом. Стоило ли оно того? Да, стоило, Брунхильда и «племянник» не должны были остаться без дома.
Они ещё поговорили о делах полка, о всякой мелочи, о ремонте телег, о перерасходе провианта, и Волков ещё раз убедился в правильности назначения своего заместителя. Десятки лет военной службы за плечами у Брюнхвальда позволяли ему решать все подобные вопросы и без вмешательства полковника.
— Экий ты дурень, Фриц Ламме, — отвечает ему не кавалер, а Бригитт Ланге, — зачем же дрянь всякая на нашем заборе нужна. Архитектор уже давно на перекрёстке хорошую виселицу вкопал, там и вешай его, подлеца.
— Хорошо, хорошо, — примирительно заговорил генерал Беренштайн, — ваше право ездить хоть на карете, хоть на телеге, но не может такого быть, чтобы у вас денег от выданных вам не осталось. На дело сие купчишки собрали пять тысяч золота, нам дали всего три с половиной тысячи. Значит, вам дали полторы.