Часа через два, когда Волков уже устал ждать, Брюнхвальд просил дозволения видеть полковника и, когда получил его и вошёл в шатёр, был на удивление доволен.
Сумерки всё гуще, но на земле белеет полоса. Это его меч. Вот это радость! Он нащупывает эфес. Да, это он, его драгоценный меч.
Кёршнер устроил поминки по рыцарю хоть немного и сумбурные, но богатые. После ухода гостей он ещё просил чету фон Клаузевиц остаться в его доме ночевать. И те приняли его предложение.
— Вот кто тебя, дурака, за язык тянул, — Сыч хватает приятеля за ухо, толкает его, — уйди отсюда. Не слушайте, экселенц, он пьян вечно. Этак упадёт с лошади, поваляется на земле и думает, что ночь прошла. Башка у него такая же пустая внутри, как и снаружи. Все деньги, что вы нам на дело дали, мы потратили.
— Кровь у него молодая, сильная, — тут лекарь ещё и многозначительности прибавил: — Вашей нечета. Вы бы уже, господин, под ножи и топоры без нужды не лезли.
«А как перестану побеждать? Что будет? Вот-вот… Сейчас эти сильные мужики перейдут в брод реку, выйдут на песок и прямо тут начнут строиться. И, построившись, одним ударом, наплевав на потери от выстрелов Рохи, сомнут роту Рене, разгонят её, растопчут и быстро пойдут наверх, ударят в спину Брюнхвальду и, разогнав и перерезав его людей, уже почти в темноте пойдут по дороге к обозу. Обозу, который мне приказано охранять».