Барабан зашевелился, подставляя знаки под оконце.
И в письме имелась странность, пока не осознанная Мирой, потому зудящая, как заноза…
Хармона передернуло. Надеть на себя тряпье, склизкое от гнили!.. Однако в камере не было того тошнотворного смрада, какой источает разлагающаяся плоть. Стоял запах сырости и сладковатый отголосок давней, давней смерти. Торговец осторожно потянулся к покойнику. Затекшая рука едва повиновалась, в нее вонзились сотни иголок, когда кровь снова забегала по жилам. Переждав боль, Хармон нащупал пальцами мертвое тело.
Странная штука, абсурд: Мире захотелось утешить ее.
– Вы меня унижаете, миледи! О своем отношении к реформам приарх заявляет с кафедры собора Праотцов каждое воскресенье! Это знает любая собака.
– Месяца два, не больше. Еще весною тут ночевали люди.