Хармона передернуло. Надеть на себя тряпье, склизкое от гнили!.. Однако в камере не было того тошнотворного смрада, какой источает разлагающаяся плоть. Стоял запах сырости и сладковатый отголосок давней, давней смерти. Торговец осторожно потянулся к покойнику. Затекшая рука едва повиновалась, в нее вонзились сотни иголок, когда кровь снова забегала по жилам. Переждав боль, Хармон нащупал пальцами мертвое тело.