Коридор вывел их в небольшой холл с чахлыми папоротниками в кадках, двумя окнами, выходящими во внутренний двор, и мраморной статуей женщины. Волосы ее были убраны под плавательную шапочку, но несколько кудряшек выбивались на висках, слитный купальник ладно сидел на крепкой фигуре – по-мужски широкоплечей и узкобедрой. Женщина чуть наклонилась, согнула колени, будто перед прыжком.
– Класс, – вздохнула Тиль. – Вот тебя еще не хватало!
Городишко, приютившийся на острове, медленно умирал: заколоченные окна, словно закрытые глаза мертвеца, черная плесень, ползущая по стенам, сложенным из грубого серого камня. Плоские крыши, как ступени на холме, поднимались к старому замку, от которого остались лишь неопрятная груда камней да стертая полоска бывшей крепостной стены.
Камни снова зашуршали, очередная волна еще больше натянула куртку, трещина на потолке раздвоилась, как змеиный язык. У Ланса задрожали руки, и ремень выпал.
Тиль схватила Джулию за плечо, пытаясь послать крошки энергии, и вдруг почувствовала холод, опаливший запястье не хуже раскаленного металла. Она посмотрела на свою руку, оплетенную узкой черной змейкой, увидела темное пятно, кляксой расплывающееся по белой коже. В тумане, быстро заволакивающем глаза, вспыхнул серебряный перстень Ланса, а потом все исчезло.
– И что с того? Выглядел я, должно быть, отвратительно. Добила бы беднягу.