— Как вы собираетесь выпутываться из сложившейся ситуации. Насколько мне известно, вы не верили в то, что Меншиков может отправиться в Рим. Не понимали, зачем ему это нужно. И что теперь скажите?
— А мы проиграли войну. Просто проиграли, — развел руками Герман Вирт. — Пала Италия. Скоро падет Австро-Венгрия. Это поставит в запредельно сложное положение Османскую Империю…
— Допустим, — кивнул Бек. — А может и нет. Не суть. Я внимательно изучил его кампании 1914 и 1915 годов, да и то, что он сейчас творит тоже отслеживаю. И могу вам точно сказать — если вам кажется, что он делает что-то странное, то просто перекреститесь и выкиньте эту мысль из головы. Он всегда знает, что делает. И мыслит пусть и дерзко, но довольно рационально.
— Серьезно? — Спросил Максим и достал достаточно опасно выглядящий боевой кинжал. После чего, глядя на своего оппонента тихо продолжил. — Я медленно отрежу твоим детям голову у тебя на глазах. Они будут верещать, хрипеть, дергаться, захлебываться кровью. Один за другим. После чего я живьем выпотрошу твою жену и примусь за тебя. Сначала кастрирую, а потом повешу, воткнув твой собственный член тебе в рот. Повешу на тонкой струне. Осторожно. Чтобы ты сразу не умер, а мучился долго и уже жаждал смерти, отчаянно, истово, готовый на все ради этой прекрасной дамы, когда она приблизится. Что ты на это скажешь?
Наверное, единственный человек из всего высшего света, который желал другого была его супруга. Но она Максима любила. Впрочем, даже это не спасало от молчания. Глаза выдавали, что она в курсе сгущающихся туч, но ни слова, ни намека в устной или письменной форме. Видимо боялась, что ее с детьми тоже могут устранить, включись она в игру или проболтайся. Даже наедине. Видимо не доверяла и наиболее доверенной прислуге.
Вся грандиозная мощь Центральных держав начала складываться как карточный домик. Казалось бы, какое место в этой войне занимала Италия? Ведь слабый вояка. Жидкий. Однако же его выбывание в сложившейся обстановке стало очень, крайне болезненным.