В особняке у моря было тихо, так тихо, что мне сделалось не по себе.
«Что значит — «не можете»? — проговорила она невозмутимо, как обычно, и ткнула мėня своей тростью в спину. — Вы так же скажете его величеству, если вам вдруг каким-то чудом удастся попасть ко двору? Я не умею делать реверанс, потому что ленилась? Нет? Значит, вы просто не желаете потрудиться. Повтoряем, девушки. Через «не могу». И — раз! И — два!.. Соберитесь, Эвина, и прoдолжайте упражнения!»
Мы ехали в тишине, следуя за каретой с ранеными — было по пути.
— Его родственница уверяет, что умирает он уже лет десять или больше, но что-то никак не получается. Мемуары, видите ли, не дописаны. Так вы не возражаете?
— Как странно: мы уже должны были оказаться далеко от площади, а она все равно под ногами.
— Вы смертельно голодны, — правильно истолковал канцлер неприлично громкое урчание моего желудка. — Ничего. Преступник подождет, пока вы позавтракаете.