Он знал, что подходит решающая минута и сейчас заговорит старик.
Носил дурацкие усы и дорогую сержантскую алебарду и вечно хмурился. Но вот сержантская лента на руке у него всегда была так чиста, как будто только что он её стирал.
– Кто? – Удивленно спросил тот, отрываясь от книги.
– Ну, – спросил его Волков, поигрывая оружием,– нашел, где живёт землемер?
Всё переменилось в ней за один только этот день. Теперь это была уже другая Агнес. От спеси и заносчивости, от высокомерия и надменности и следа в ней не осталось. Она с ужасом думала о том, чтобы с ней было бы, схвати её стража. Чтобы спрашивали они, о чём с ней говорили? А если бы они ей подол задрали или обнажили да отсмотрели её со всех сторон. Да увидели то, чего она стеснялась и то, что прятала. Тогда что? Тогда инквизиция и в лучшем случае монастырь строгий. А там стены толстые, кельи холодные, посты да молитвы до конца дней.
И много другого было в письме удручающего. И было печально канцлеру от того, что самый старый из всех епископов был прав в каждом слове своём. Канцлер давно видел, что в Ребенрее всё меньше праведного огня. И что герцог всё чаще с благосклонностью глядит на еретиков, которые готовы пополнить его казну.