И Максимилиан пошёл за ними следом. Только очень ему хотелось поговорить обо всём, что случилось вчера с тем, кто это будет слушать и не будет смеяться. А такой человек тут был только один.
– Чего ещё? – Спросил он. – Чего скулишь?
– Примешь ли суд мой, как суд отца своего.
– Купчишки больно заносчивы, злы ушли, ты ночью плыви на тот берег, посмотри, послушай, что делать собираются. Может, и в правду думают добрых людей собирать, если так, то мне о том знать надобно. Я тут ещё два дня пробуду, через день возвращайся.
– Так ради мира я готов и семьдесят крейцеров с плота брать. Лишь бы свару не длить. Лишь бы вы, господа, зла обо мне не думали. Лишь о хлебе прошу для людей своих несчастных. Не более.
И так в этот вечер он был суров и мрачен, что больше никто с ним заговорить не решился. Сторонились его и слуги, и офицеры. Как стемнело, так он, отужинав, быстро ушёл в сою платку и лёг спать.