Даже Брунхильда, и та его успокоить не могла. Так он и просидел чуть не до ночи, пока голова не начала болеть. Раньше, до стычки в Хоккенхайме, почти никогда не болела. А тут уже не в первый раз. То ли старость так приходила, то ли от ран всё, то ли вино дурное.
«Дурь какая-то,– подумал кавалер,– кто это думает, что я добр?»
– То солодки корневище, от грудных хворей помощь, от кашлей с мокротами, от задыханий частых. – Сразу ответила горбунья.
Да Сыч и сам был рад, что эта злобная девица, что вечно ищет свары, уезжает.
Последнее слово он произнёс именно с тем выражением лица, с каким чистокровный аристократ и должен говорить о наглой черни, что вдруг решила зваться «господами».
А сам подходит с опаской, руку подаёт издалека.