Все цитаты из книги «Записки на кардиограммах»
Имени Кальтенбруннера, например. И, скажем, Адольфа Эйхмана…
Любимая фраза высшего руководства: на ваше место — в шляпах!
Эмоции, наблюдения, случайные мысли… Кардиограммы, в силу привычки, кладёшь в нагрудный карман, отчего они всегда под рукой, и после вызова — не всегда, ясное дело, а так, время от времени, — царапне…
— А вы можете, как в фильме «Жмурки», пулю из живота вытащить?
Раза три попадал — полпачки потом выкуривал, в один присест.
А освобождённую площадь можно в аренду сдать.
А в квартирах уже ханыжник — подошвы липнут.
— Что «ну» — срезайте! Давайте-давайте, я ветеран…
Поэтому, лучше сразу, с порога, на них наорать.
У них здесь корректировщик. С биноклем. На дереве. Настроился на частоты и слушает. Даёт отзвониться, даёт вернуться. Открыл дверь — даёт отмашку: звони!
С онкологическими как с детьми — предельная искренность!
Умное лицо, в глазах разум. Кардиограмма, терапия, слово за слово…
Отослали обратно — ломается, сука, часто…
Некоторые старушки сушат на батарее использованные прокладки.
Никаких справок. Паспорт выдали лишь в шестьдесят первом.
Правительственная резиденция. Банкет. Поплохело участнице.
А когда докладывают, мол, государь, медик-то разбегается, отвечает: плевать — хоть полтора человека, но останется!
— Алё! Вы уже там? Посидите с ней, пока не подъеду. Я в Нарве, границу прохожу — часа через два буду…
Утром туда же — двор, детский сад, беседки…
О возможных последствиях предупреждён. Подпись.
«Бить нельзя их, а не вникнут — разъяснять…»
Чужеземный премьер привёз беременную жену, и к ней немедленно кардиологов прикрепили.
Увозили сразу троих и чуть не подрались с ними в салоне.
— В больницу? Надолго? Ч-чёрт! Транш, как назло, НАМ пришёл…
Коллеги. Везли бомжару в больницу и метелили его всю дорогу. Крики писали на диктофон. Вечером пили чай, слушали и смеялись под тортик…
Менты пьют. Зверски. А прокуроры ещё круче. Те, кто выживут, станут к старости каяться, раздирая перед людьми рубища…
В бронхах грязевой гейзер, температура за сорок.
Коллега. Спокоен и флегматичен. Тридцать лет стажа, видел всё. Непрошибаем.
Первое, что увидели — руки с мобильниками.
На вопрос, кто укусил, расстегнув молнию, вытащил из кармана гадюку.
Прошлись по соседям: вынести не поможете?
Позвонил в районную администрацию, представился Главврачом…
Фактически — зеркало, чуть замутнённое спокойным презрением к мудакам.
Сами признаются, разболтавшись с реланиума.
Сопровождают в карете — апломб, гонор, ворох вопросов…
А потом, оказывается, у тебя этого добра — завались!
Хотя некоторым имена нацистских преступников подойдут.
Снеслись с ответственным, тот подтвердил: ждите!
Последний шедевр — кардиограф. Отечественный.
Сутки за ней ездили, поссать сходить не могли: сказано же — неотлучно!
По коридору надо идти тихо и на пороге чуть задержаться.
До конца смены корреспондент не выдерживает.
Во ВСЕХ больницах Санкт-Петербурга на входе в приёмный — порожек. Поднимаешь передние колёса — ы-ы-ых! — коллега приподнимает задние — ту-дух, ту-дух! — закатили. Порожка нет только в морге Судмедэкс…
В обед огласили вердикт: дай бог под утро!
Мама! — Одёрнет дочь. — За уколы спасибо не говорят!
Норма десятилетий — бригада на десять тысяч. Районы растут, вызова лежат на задержке.
Суррогаты, панкреонекроз, кранты поджелудочной.
Ночь. Вызов. Через минуту повтор: скорей! Подрываешься и летишь. Диспетчер по рации: Быстрей — скандалят!
— Н-не знаю… Надо Тамаре позвонить… Алё, Тома? Меня врачи забирают — ехать, как думаешь?
— Тупой какой-то… Ну, плохо — что непонятного?
Доктора, одержимого православием, фельдшера избегают — неловко, говорят, за него как-то, перед больными…
В таком вот ключе. Эмоций тут на копейку, одно любопытство, типа: ну-у, что нам ещё покажут? Иной раз осточертеет — уволишься. Туда ткнёшься, сюда… не, не моё, ерундой занимаются! И обратно на линию.…
— Больные — двух категорий: «скотина» и «скотина пьяная».
Вызвали ночью и не хотели пускать, пока документы не предъявлю…
— Пусть едут. Переключаю на консультанта, опишите кардиограмму — подробно…
— Уже ничего. Но, всё равно, поставьте (!) какой-нибудь (??) укольчик…
Не часто, честно скажу. Но извиниться — ещё реже.
Дорогую, с моторчиком — на все сто доверие оправдали!
Воздушного моста так не ждали, с Большой Земли.
Задыхается, теряет сознание, боли в сердце…
— Эт за тобой. Эй, эй… заберите его в дурдом!!!
Вываливаешься из кабины, дверь вбок, одной рукой чемодан, другой кислород, на плече кардиограф, дефибриллятор, на другом сумка с реанимацией, папка в зубах, домофон чуть ли не носом: пи-и-и-и…
И все, как один, на дороге скорую пропускают — непременно уведомят.
Подъём ночью на «упал с кровати, приезжайте поднять» вызывает смутную симпатию к Менгеле…
Звонят, спрашивают, как принимать таблетки.
Звонили на станцию: вы кого нам прислали?
«Вы знали, куда вы шли!» и «Не нравиться — увольняйтесь!» не катят.
Ни «доброй ночи», ни «проходите», ни табуретки присесть.
Чёрт их знает, а вдруг правда — врождённая деликатность…
Не на камеру поучает: врача надо бить, но не добивать.
А скажешь «зависит от воспитания» — обижаются.
Первый: демонтировать аппаратуру с истёкшим сроком, пусть даже рабочую.
Остановились, выбили люк в крыше, вылезли.
Дескать, койки ваши со станций — в любой момент!
Сочувствовать вредно — наполнятся значимостью, начнут «тыкать»…
И нынче, поди, ленточки георгиевские повязывает.
Они что думали — мы отстреливаться будем?
А однажды у нас свечу вывинтили — кому-то среди ночи понадобилась.
Через пятнадцать лет проблема — недоуплачен налог с пособия.
Мечта скоропомощных — уложить Президента в «ГАЗель» и прокатить с километр.
Тупенькие, смешливые кисы с тридцатью семью и тремя.
Здесь нет жалоб, самолюбований и желания возвышаться.
Прервусь ненадолго, пока гневным пальцем в грудь не упёрлись.
Взяли остановку в пути, — видим, мол, тело на тротуаре, проехать мимо клятва Гиппократа не позволяет, — а сами зашхерились у Ботанического и минут сорок только в себя приходили.
Обрёл истину: чиновный люд считает наши деньги своими.
А римляне, когда убивали, упав, плащом накрывались.
Снизу в тридцать глоток: да уймись ты — ребятишек пугаешь! Сейчас снимут вас!!!
Хватает малышей и вниз, одного за другим.
По ночам приводят семнадцатилетних с амфетаминовой абстенухой. И лепят горбатого, втирая про дистонию.
— Слы-ы-ышь, кома-а-андир, ты там, кароче, чё-как…
Потом всхрапнул, пал оземь и заелозил копытами.
Элитный дом. Повсюду иконки и выдержки из Завета. Тридцать семь штук насчитал — только от прихожей до спальни. А перед дверью, на ход ноги, молитва висит, от руки аршинными буквами.
Ветераны от «лиц приравненых» — ох, отличаются!
Спецы же, с приказом не отставать, кресло-каталку следом доставили.
После войны шёл за третий сорт — был на оккупированной территории.
Пришедший к доктору робок и подобострастен.
Выцелив самого трезвого, надо сказать: вы мне кажетесь наиболее здравомыслящим из присутствующих…
— Не, не поедем. Мы вас лучше ещё раз вызовем.
«Состояние после падения с 9-го этажа через мусоропровод».
Крикнули: пациент ждать не стал, уехал сам, к частникам…
Линия, естественно, без спецов: шоки, инфаркты…
Почему шифруются? Бестактно, оказывается, о таком спрашивать.
Сантиметровой толщины ногти на пальцах ног.
Мне б в таком возрасте и в голову не пришло.
Летающие бутылки, битые черепа, облака табачья.
Впихнули в нагрудный карман полтинник. Как швейцару. С такой, знаете, превосходцей: на тебе, братец, на сигареты!
— Мне любимый человек изменил — дайте успокоительное, а то я в окно выброшусь!
Вернуться можно. Выключить телек, сесть и подумать. В тишине. Мозгом. И, главное, на других, на других потом не равняться — у них-то, сирых, по-прежнему всё…
Храм. Пасха. Эпилептик. Судороги нон-стоп — глубокий статус. Кончилась служба, пошёл народ. По нам, по больному, по батюшке… а тот, наивный, всё подождать их просил, да помолиться во здравие.
Выяснилось — третье ДТП за год. Больше, утверждает, не попаду — сколько ж можно?
Оскорбили на вызове. Ничего особенного — пьяные люмпены, всё как обычно… Но молча вышел, надел перчатки, отыскал, благо недолго, кус мороженного говна и запустил в форточку.
Второй: на вызова надевать колпаки. Всем поголовно — будут проверки.
— Хорошо, сейчас. В какую квартиру? Э-э, нет…
Допуск к наркотическим препаратам оформляют два месяца.
Пройдёшься по этажам, приведёшь, вынесешь.
Участковая — накануне. Выписала лекарство, вон, рядом, на тумбочке…
Многие негодуют — каллиграфий, похоже, ждали, на бумаге на ароматной. Иные пеняют на негатив. Толкуют «жесть!» и жаждут приколов — неистово, ненасытно. А по-мне, так забавно: отрешился, бесстрастный,…
Часто, посреди ночи, прикоснувшись, участливо спросят: «Много вызовов сегодня?»
— говорить по телефону (жестом: подождите!)
Вваливаешься всклокоченый, а там и не в курсе: не вызывали мы, говорят.
И уж, конечно, никаких «входите — открыто»
В кафе — только ночью. Днём куражаться: жрёте, мол, а там люди мрут! Или наоборот, уважухой задостают. Один вот, недавно, от полноты чувств, предложил шаверму за ним доесть…
Многие, живя с удобствами, моются раз в неделю.
Питер. Метро. Технологический институт. Даты на стенах: первый спутник, ядерный синтез, оптический генератор — пол-века назад.
Раньше, на светофоре, дожидаясь зелёного, я за столбом вставал.
А был с получки — достал тысячу, сунул меж пузом и трениками: а это вам, милейший, на погребение!
Принадлежность к прокуратуре объявляют ещё в прихожей.
Идёшь по городу — каждые пять минут скорая.
Эрудит. Интеллектуал. Знаток поэзии и шахматных комбинаций. Цитирует наизусть и искромётен до зависти.
— Знаете, если б всё было так просто, как у режиссёра Балабанова, мы бы не потеряли двадцать миллионов в последнюю войну.
Корячились, извлекали больного — никто не помог.
У пациента, как правило, родственники. Наихудшая разновидность — бодренький балабол.
Тормознули на перекрёстке — проезд кортежа.
Строить событыльников будет исключительно он.
Зажав в зубах фонари, фильтровали мусор в помоечном «бэтээре».
Откройте, вы ж духотой только усугубляете.
Градоначальник узнала об очередях в поликлиниках.
— Я ей DVD купил, — успокаиваясь, — фильмов кучу, микроволновку, утюг…
Лазит в укладки, считает ампулы, сверяет со списком. Найдя заначки, рисует выговоры.
Вы не первые, кто приходит с такими симптомами. Давайте честно — что принимали?
Ну что ж, дистония так дистония — пожалуйте ягодицу…
Номеров нет. Ни на домах, ни на квартирах.
Запинаясь, читают список и требуют предъявить.
Точно не помню, от давления… ну, вы должны знать!
Убеждён, что все нам должны. Но милосерден — войдя в положение, соглашается взять вещами.
Главврач, разжирев килограммов на двадцать, отменил выездным ужин.
Старики гниют в одиночестве, гордясь успехом детей…
И всем — срочно. Немедленно. Иначе Матвиенко, Райздрав и горячая линия.
В первый же день: так, сдаём по штуке, на нужды кафедры!
Даже мелкий начальник любит ввернуть, что у нас работа без права сна.
А свезли уже коммерсанты, у них салон комфортабельней.
О-па! Созрел и хочет в больницу. Больницу при этом хочет получше.
Обожают пересчитывать пачку денег под самым носом. Тут главное не ляпнуть что-нибудь вроде «смотри, не ошибись!», иначе непременно кляузу настрочат…
Фельдшер — девочка из училища, аж расплакалась с непривычки.
А ночью, падла, телефон обрывал: три литра на харю, ум болит, язык ребром — инс-с-су-сульт у него. Г-гермо… гермор-р-рагический.
Главврач скорой заканчивает интервью так: звоните и обращайтесь!
Студенты выходили с семнадцати до восьми.
— Могу я вас попросить воздержаться от фамильярности в адрес человека, в услугах которого вы в данный момент крайне нуждаетесь?
Езжай, говорят, не вы…бывайся — записан вызов!
— А вы не хотели бы у нас дворником поработать?
— Не, мы в Лондоне. К врачу дорого, так вы скажите, чё нам купить…
Легли на бок и, вращаясь, ещё метров тридцать проскрежетали.
«Оно никогда не настанет!» — закричал вдруг Пилат…
А меня вот, как вспомню, до сих пор передёргивает.
Подкравшись, заведующий фиксирует на видео задремавших.
Точно помню — не так было, застал ещё. Это потом — как мутным селем с горы. Под гонор и улюлюканье. С соплями и ностальгией в сухом остатке.
Нельзя брать деньги, если их дают с помпой. А настаивают — тем более!
Бесхитростное большинство начинает стенать только при твоём появлении.
Четверо вместо восьми, и лавина звонков: утром сел — утром приехал.
Разобрались, отзваниваемся: ничего серьёзного, не правительство, отменяйте спецов.
Мужчина, тридцать два, звонит из гостиницы.
Старательнее всех болеют цыгане. Самозабвенно и артистически.
Заблудились, тормознули возле старушек на лавочке.
Вечерний звон. Завал. Прорвало. Весь стол в адресах.
Он и кардиологов заставлял ЭКГ переснять.
«Скорая медицинская помощь — вид помощи, оказываемой гражданам при состояниях, требующих срочного медицинского вмешательства (несчастные случаи, травмы, отравления и заболевания, приводящие к резкому…
Не видит разницы между клинической и биологической смертями.
Приезжаем, смотрим, расписываемся: дескать, были, видели, правда…
А когда в поликлинике — ну совершенно другие люди!
По дороге в стационар, доверительно начинают «за жизнь».
Пьяный, ругань, угрозы — с чистой совестью кладёшь трубку.
— ковырять: а) в носу б) в зубах в) в гениталиях
Аварийное освещение, мочало проводки, лишаи извести.
Пьяные, потные, полуголые, неуправляемые имбециллы.
Возмущаются исключительно натурально, особенно девочки.
Разогнали студентов — статистику, стервецы, портят.
Мальчишкой отсидел в немецком концлагере.
Удивительно, сколько людей лично знают нашего губернатора.
При этом говорят «не помню», «не разбираюсь» и «нам сказали».
Иной раз не попрёт — и целый день мордачи с багровыми шеями.
— Не, я без них не могу. Наркотик. Хотите?
Коммуникабельный журналист: В двух словах — как вам нацпроектовские «Газели»?
Всё. Можно отнести кислород, дефибриллятор, сумку с реанимацией. Расставить неторопливо, подключить шланги. Позвонить снова и зевая войти.
Пришла жалоба: такой-разэтакий, и даже говном бросался…
— Дорогая моя, вам же шестьдесят лет. Вы прожили такую долгую жизнь — неужели не найти слов, чтоб описать собственное состояние?
Диспетчер вдруг стекленеет, блуждая зрачками с телефона на телефон. Те надрываются.
Онкобольных обязали глотать сильнодействующие в присутствии скорой.
Когда изобретут таблетку от «плохо», во врачах нужда отпадёт.
Сдёргивают с обеда: «На остановке, в инвалидной коляске».
Остального, правда, не тронули, взяв то, что крайне необходимо.
Обострятся, ухудшатся, належат осложнений и скажут в глухой ночи: не хотели вас беспокоить…
Качество услуг, психология потребителя… мене, текел, упарсин!
Рассказывал коллегам в Европе — о…уевали.
Пьяных ветеранов велено развозить по домам.
И недоумевают, не встретив подобострастия…
Помимо комиссии ещё и автоматчик в бронежилете.
Ввели морфин на инфаркте. Забыли ампулу. Хватились поздно — уже ведро вынесли.
Звонят старикам; те, как водится, сетуют на здоровье, а им скорую.
Лечили одну, краем глаза — листок в серванте.
При просьбе лечь на спину, девять из десяти пациентов поворачиваются спиной вверх.
Псих в равной степени и всемогущ, и беспомощен…
— День добрый! Не подскажете — Граничная улица?
А больницы теперь в честь христианских святых.
— И соседи хорошие: зампред избиркома и полковник из ФСБ — соглашайтесь…
Хочется взять сочувствующего за лицо и отпихнуть как Высоцкий Садальского.
«Запах алкоголя в выдыхаемом воздухе. Речь, поведение и движения пьяного человека…»
— Я лекарства не признаю — вы только ЭКГ сделайте, а уж я дальше сам…
— Эва как… Ну, тогда мы внизу подождём, в машине — позовёте, когда пора будет…
А Райздрав нынче праздновал что-то, так допоздна у кабака бригаду держали, на всякий случай.
На просьбу позвать, отвечают: Что вы, у нас тут одни старухи живут!
… и бесконечные тридцатилетние сучки с головными болями.
— Слушай, не знаю, они матом орут — ты съезди, глянь…
Неадекват: от угроз к плачу без обертонов.
В идеале: скамья, получивший вызов выходит, остальные сдвигаются ближе к двери.
Внимает рассеянно, просьбы выполняет предварительно дочитав.
С Академиком сфотографироваться не желаете?
Сорок пять лет, юрист, два высших образования. В двадцатисекундной речи двенадцать раз использовала конструкцию «как бы».
— Нам дворник нужен, интеллигентный. Чтоб и пообщаться, и помощь оказать, если что. И зарплата достойная — не то, что ваши копейки…
Болтают, Шнур нынче в Оперу подался и там, по слухам, всю труппу очаровал.
Осматриваешь потом пациента, а в голове: не тебя ли я сейчас слышал?
Был Рим. Держал мир в кулаке. Строил города, дороги, знания умножал. А потом кончился. В одночасье. Забыли всё. Тысячу лет жгли людей, молились на деревяху и испражнялись там, где приспичило…
Хх-х-харрр… Ф-ф-фэф… Спа… хыссс… сибо, сыночки…
В девяностых немцы, раскаявшись, прислали извещение на пособие.
Перед тем, как печатать, думает пол-минуты.
Левел ап — когда начинаешь просыпаться за минуту до вызова.
— У меня, как видите, даже фельдшера нет. Идите, ищите.
Обнимут его во сне, а он под тяжестью руки задохнётся.
Диспетчер говорит — донимал минут двадцать. Давление ему, суке полупьяной, измерить. Пузырь шмурдяка в лапе — хлебнёт, затянется и снова в дверь: дз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-…