Все цитаты из книги «Семь минут до весны (СИ)»
— И хорошо… а черника сладкая… и еще земляника… для меня лето начинается, когда земляника… любишь?
Он помогал, как умел, согревая подвалы, делясь силой, когда она требовалась. Дом убил бы тех, кто жил в нем, но это было противно его натуре.
— Допустим… — об этой части дела шериф старался не думать.
— Действительно… городок небольшой, тихий… и ничего-то не происходит. Почти ничего… королевский ювелир не в счет. Кстати, ты ведь за ним приглядывал, верно? Явно или нет, но без надзора их не оставил…
— Так ведь не для удобства его ставили, — вполне резонно возразил Гарм. Он пыточную обходил и, кажется, был впечатлен арсеналом. — Для допросов… смотри, ноги фиксируются на высоте две ладони…
Откуда это имя… имя ли? Просто звук, у зверей не бывает имен и памяти, которая вдруг очнулась в крови…
— Заболею, — согласился Нат, выворачиваясь. — А ты меня лечить станешь. Куриным бульоном.
Теперь отец двигался мало, неохотно и точно в полусне. А Нира вот быстро и резко, как леди двигаться не подобает.
…есть другие, которые еще слабей. Они точно не дойдут, так стоит ли тратить силы на то, чтобы сберечь их? Без них стая будет сильней… его, Райдо, стая…
— Я тебя не отпущу, — он повторил это шепотом, одними губами, а Нира услышала.
— Имею, — спокойно осадил гостя Райдо. — Ваш сын не заключал брака. И не признавал этого ребенка. Следовательно, я в своем праве.
И все-таки решилась. Замочек на футляре простенький, не замочек даже, но просто крючок серебряный, который соскочил легко.
Она поправила выбившийся из прически локон. Вечно они… стараешься, стараешься, вычесываешь, чтобы не сбивались, воском смазываешь в попытке хоть как-то в порядок волосы привести, а они все одно… вот …
…очаровательное платьице из кисеи… все оттенки зеленого, от полупрозрачного-листвяного, до темного, тяжелого даже…
Некоторое время ехали молча. Караковый жеребчик все еще косился на Райдо с опаской, но шалить не смел. Всадник же его улыбался каким-то своим мыслям.
И не возражал. Он никогда-то не умел возражать маме, сама же Нира пряталась в шкафу. Уезжать ей не хотелось совершенно, но разве ее когда-нибудь спрашивали?
Почему люди так любят искусственные ароматы? Или дело в том, что собственный запах им кажется неприятным?
— Вот ведь как интересно выходит. Ты ее ненавидишь, а руки марать опасаешься. Предпочитаешь, чтобы кто-нибудь другой и за тебя…
За ней интересно наблюдать, и за мамашей его тоже. Оборвала чтение на полуслове, сидит, смотрит, прикусив корешок книги. Страницы пальцем заложила.
— Какая колючая, — Альфред щелкнул по носу. — Жаль, что у твоей сестрицы не тот характер… было бы интересно. Кричать будешь?
Райдо кивнул: на откровенность он и рассчитывал.
Проклятье! Неужели даже теперь он не заслужил, чтобы без боли?!
Или не тощий, а… неправильный младенец. Младенцам — Райдо знал это совершенно точно — полагается быть бело-розовыми и толстыми, с перетяжками на ручках и ножках, с округлым животом и кисло-сладким за…
Она потянула ворот рубашки, и тотчас выпустила его.
Ийлэ плохо объяснила? Она не умеет иначе. И чем дольше молчание длиться, тем страшнее становится, потому что сейчас Райдо решит, что она ничем-то не лучше Дайны.
Глупый, как будто Нире нужны были его деньги…
— Трое — это много, — Райдо помог малышке перевернуться на спину. — С кем Дайна водилась?
— На берегу пахнет солью. И еще водорослями. Порой море отступает, и на прибрежной полосе остаются раковины, или еще морские ежи… их собирают, чтобы продать. Иногда попадаются подарки не такие интере…
— Вы очень… перспективный молодой человек.
Она смотрела сверху вниз, задрав пухлый подбородок, и Райдо смотрел на белую шею с наметившимися на ней складочками.
— Слушай, Нат, ты бы уже решил, как ко мне обращаться, а то я путаюсь…
— Райдо… а если я проснусь и… и снова буду всех ненавидеть?
И оказывается прав. И значит, Видгар — тоже часть его правоты, которую Ийлэ пока не способна понять. Она, как отцовский камердинер, не верит?
Она понадеялась… на что? На маленькое чудо, на то, что человек появился здесь не просто так, но за нею пришел. И сейчас он скажет хрипловатым голосом, что юным леди не стоит сбегать из дому… и ледене…
В старой кладовке пахло пылью и волглой древесиной. Надо же, и дрова остались, отсырели, конечно, покрылись плесенью. Грибница проросла, но так даже лучше.
Она тропу помнила распрекрасно. Шла. Кралась, едва ли не на цыпочках. Поле, с которого кукурузу так и не убрали, было пустым. Шелестели стебли, терлись друг о друга, ложились под ноги, тонули во влаж…
— Ты бы узнала, если бы увидела что-то… — Райдо усмехнулся и сам себе ответил. — Полагаю, узнала бы. Значит, нашли мы не самое ценное, верно?
Он хотел спросить, сумел даже рот открыть, и Нат воспользовался ситуацией.
Смотрит в глаза, и невозможно отвести взгляд. И кажется, еще немного и случится что-то, что опять перевернет его, Райдо, жизнь, которую уже переворачивали не раз и не два. Она, эта жизнь, выдержит.
— Золотой мальчик, у которого с детства все самое лучшее… это не может не раздражать.
Он заворачивал найденыша в рубашку, радуясь тому, что рубашка эта теплая и огромная, хватит, чтобы укутать с головой.
— Мужчин. Женщин. Проклятье, вы беретесь домом управлять?! Так управляйте, а не спрашивайте меня, кого нанимать… да кого угодно, лишь бы порядок был!
— Воротник подними, — проворчал Нат. — А то продует…
И кажется, провалился в полусон, муторный, тяжелый. В этом полусне он был куском льда, который стремительно таял. Со льдом по весне всегда так, главное, успеть поймать воду…
— Но порой подобные ошибки можно исправить…
Что она сама не уверена в том, чего хочет и хочет ли?
И она, и сестрица ее, которая сунула свой полушубок батюшке, несколько смущенному, но не способному супруге перечить. Та же разоблачалась неторопливо, озираясь.
— Поешь… — Нат постучал ложкой по краю миски. — Тебе надо…
Ее же просили… и Нат сказал, что все объяснит, но позже. Если так, то… он бы не стал молчать без веской на то причины.
Сейф принесли в надежде, что отец Джона сумеет управиться с замком.
День за днем все ярче. Она перерисовывала мир наново красками первоцветов, белых, лиловых и синих, желтыми россыпями гусиного лука, который пробрался в сад. Молодой зеленью, что проклевывалась, спеша…
— Ийлэ, мне нужно, чтобы он понял, что я не уступлю. Не отступлю. Не позволю тронуть ни тебя, ни малышку… он хочет внучку? Он получит возможность видеть ее, но на наших условиях.
Уютно в его руках. Тянет закрыть глаза и довериться, рассказать все-все и про страхи, и про сны, и позволить ему справиться со всеми бедами. Он сумеет. Он сильный.
— К сожалению, мир был обречен, слишком сильно изменила его королева. И тогда альвы сделали невозможное — открыли путь. Мой отец сказал, что они вырезали у королевы сердце, которое стало камнем… тем …
Гарм взялся воспитывать Ната, во всяком случае, это называлось именно воспитанием.
Тетушка была на редкость терпеливой женщиной.
И серебряный черпак с ониксовой ручкой… его мама выиграла в лотерею на ежегодной благотворительной ярмарке и странным образом этим выигрышем гордилась премного. Быть может, потому что черпак этот жел…
И на пальце его тускло отливало золотом кольцо.
— Ты думаешь, что если бы мне предложили…
— Отнюдь, — Видгар вновь поклонился. — Скорее любопытство… о вашей женитьбе ходят самые разные слухи. Чему верить?
— Вот-вот… и я о том же. Как ему будет нос не сломать? Я тебя растил, а он замуж…
— В этом городе все прогнило… еще задолго до нас прогнило. А может, он всегда гнилым был. Я не знаю, почему люди такие… Райдо говорит, что не только люди, что дело не в расе, а в чем тогда, я не знаю…
— Воровала она у вас. А наворованное кому-то да сносила… на платьях вон пуговицы срезаны, кружево, которое получше, тоже сняли… и вещицы в ее норе самые простые остались. Куда подевалось прочее?
Про Мирру не могла не знать… и тогда почему молчала? Одобряла? Или полагала, что так она сделает достойную партию. Глупость какая!
Райдо усмехнулся. Ему идет улыбка, делает его мягче, хотя он и без того мягкий и только с виду грозный такой.
— Откуда мне знать. Такое, чтоб понравилось… а заодно и моей купи. Не знаю. Гребень там. Или ленту какую… нет, гребень. Или два. А еще лучше, чтоб набором. Знаешь, есть такие, дамские, где и щетки вс…
Ветер сорвал слово, смел его, смешал с колючей крупой.
— За три месяца эту новость должны были обмусолить, выплюнуть и забыть о ней.
…если младшенькому отписаться, глядишь, и выяснит чего…
Нире хотелось закричать, но она крепко подозревала, что толку с этого крика никакого не будет.
— Но так или иначе, по эту сторону Перевала правила будут не такими жесткими. Броннуин сможет здесь жить. У нее будет дом. Семья, которая ее любит… и если хотите, вы вполне можете стать частью этой с…
Он вертел головой, злясь на себя за беспомощность.
Он отодвинул корзину, на которую тоже попало рвоты, но отродье к грязи относилось с полнейшим равнодушием.
— Потому что, — Райдо дотянулся до щеки. — Тебе плохо?
— Какие странные люди, — Райдо проводил парочку леди, которая, не имея иной возможности избежать неприятной встречи, перешла на другую сторону улицы. — Они меня боятся?
Ей даже платили… и вещи вот отдали… мамины вещи…
Это из-за волнения… Нира вечно волнуется по пустякам… но свадьба, которая когда-нибудь да состоится — не пустяк… и поцелуй…
Холодные виски и пульс сумасшедший, и Райдо целует, дышит, отогревая ее. Пальцы сплетенные, сведенные судорогой, распрямляет, гладит каждый и ладони прижимает к губам.
— На месте узнаешь. А заодно разрешаю пожаловаться на жизнь… на мое здоровье…
Сон исчез, оставив горький привкус соли на языке… и все-таки плакала, во сне, но плакала. От слез не становится легче, это ложь… и вообще, Ийлэ разучилась плакать, ей так думалось. А выходит, что нет…
Он указал на стенку, которую еще недавно прикрывало трюмо.
И когда она почти готова была сбежать от него, появился Райдо. Вошел без стука, огляделся.
— Возвращайся, — попросила она, когда Нат забрался на подоконник. — Я буду ждать… и… Нат, погоди… будьте осторожны… Мирра привыкла получать то, что хочет… и мама тоже… себя береги.
…никто не знает всей правды, но Мирра кое о чем догадывается и будет молчать… во всяком случае, пока…
В отражениях найо Грэм выглядел странным образом выше и стройней.
— Послушай, — сказал Талбот сейфу, прижимаясь к холодному металлу щекой. — Ты пострадал по чужой глупости, это да… но я-то не враг тебе… я хочу помочь.
— Ийлэ? — пес пришел, когда она почти отчаялась, что кто-нибудь найдет ее здесь.
Взял Мирру за руку, почти коснувшись губами ладони, и это обманчивое дразнящее прикосновение заставило ее вздрогнуть. В нем виделось обещание…
Он бьет по лицу, по губам, и кажется, вид крови его радует.
— Мы, — подтвердил Райдо. — Ты и я. И еще Броннуин…
Он по-прежнему жевал табак, и челюсти двигались размеренно, спокойно.
Нельзя отвлекаться. Надо вспомнить, пока Райдо еще не до конца умер, а то так и застрянет же… будет обидно. У всех посмертие нормальное, а у него какая-то хрысева явь с яблоневыми лепестками.
Он несерьезный и суетливый, он сумасшедший, не малость, как то бывает с людьми, но полностью. Ему нужны только сокровища и ничего кроме… и Ниру он не сумеет оценить по достоинству…
Куртку повесил на другую. Сняв рубашку, аккуратно сложил ее в седельную сумку.
— Тот, кто ее написал, думал, что с детьми следует быть строгими… нет, я не к тому, что он совсем неправ… не знаю, но в ней есть отдельный раздел, с наказаниями… она его знала наизусть… и я как-то ст…
— Почему это? — Нат был с подобной оценкой категорически не согласен.
— Не знаю, Дайна, — Райдо коснулся рыжеватых волос. — Это ты мне скажи… кто еще?
— Поддержкой, которая вам потребуется, — Видгар спокоен, и это спокойствие заставляет Ната стискивать кулаки.
— Глупость, — Ийлэ потрогала языком клыки. — Соваться туда — безумие…
И младенца держал, боясь уронить, но руки, которые с трудом бутылку подымали, надо же, не тряслись. Чудо, не иначе.
Одежда оказалась великовата, и пахла неуловимо щелочным мылом, и еще лавандой, которой, надо полагать, переложили ее от моли спасаясь.
— Безумие, — Ийлэ провела пятерней по растрепанным волосам. — Ты тоже с этим согласна?
— Бросьте. Замученная до полусмерти девчонка убила троих здоровых мужиков? Это даже не смешно… или ваш сынок был настолько слаб?
— Мой сын, — он произнес это с трудом. — Умер. И эта девочка — все, что осталось… я не причиню ей вреда.
— Ненависть. И еще обиду… все, что было… в костер и… и он яркий получился, да?
— Вот, — доктор поставил на стол три склянки. — По пять капель в горячее вино. Если станет хуже — семь. Дальше сами подберете дозу.
— Он сказал, что я и в шутку не должна примерять на себя корону.
— Думаешь, наше родство что-то для нее значит?
Я не успел дописать письмо, которое ты, надеюсь, уже прочел, не раз и не два кляня мой корявый почерк. Впрочем, зная некоторые мои особенности, ты теперь желал бы, чтобы этот почерк по-прежнему остав…
Или не мысль, но чашка. Расплескались остатки чая, расплылись по рубашке, по ковру. И Райдо мрачно подумал, что его рубашка, впрочем, как и ковер, без того достаточно грязны.
Но в то же время он первым нарушил молчание.
— Вижу, — Видгар сделал глубокий вдох. — В ваших отношениях с супругой наметился некоторый… прогресс.
…всего и сразу? Альфред улыбался, и этой улыбкой подтверждал право Мирры на тайну… он пальцы убрал, и Мирра поднесла руку к лицу.
Нет, лес — далеко, а вот дом… если в этом доме имелся один потайной проход, то наверняка, отыщется и второй… или не проход, но тайник, найти который чужаку будет почти невозможно.
А на себя ты клевещешь. Читал и дела, и твои пометки, и хочу сказать, что если вдруг возникнет у тебя мысль о службе, то полиция приобретет весьма толкового следователя.
— Это ты сейчас себе планы ставишь или как?
— Альва, — Нат нахмурился. Иногда он проявлял просто-таки невероятное упрямство. — Альве здесь нечего делать.
— Я не промахнусь с такого расстояния. А вам хватит и царапины.
— Ийлэ, ты слишком серьезна, — мама раскраснелась, и румянец ей к лицу. Ей все к лицу, и само это лицо тонкое, одухотворенное…
Туфли Нира оставила в коридоре. И вернувшись на цыпочках — она еще помнила, на какие из досок не следует наступать — присела у двери.
…беззвучно лопнула сторожевая нить. И тотчас стремительно развернулись плети разрыв-цветка.
Если ему, конечно, не будет противно жить с такой, как Нира… после всего, что он рассказал, ему должно быть противно… и ему бы уйти… подыскать благовидный предлог и уйти… а он сидит.
— Потому что она не для того, чтобы под ней ползать.
— Особыми — это как? — обида сменилась любопытством.
— Да, — на плечи упал теплый свитер. — Нам всем нужно поспать… отдохнуть…
— Я понимаю, что порой… приходится делать выбор. Оценивать перспективы…
— Пит сам виноват был, — сказал он, дергая за второй ус, видать, для симметрии. — Он девку обрюхатил, в чем и признался. А потому все по-справедливости было. Тут уж, извините, история темная… в ней р…
За окном раздается шорох, Ийлэ оборачивается, роняет вазу, к счастью, ковер плотный, и ваза не разбивается, лишь катится к софе. А шорох… старый платан ластится к дому, выпрашивая подачку.
Это ничего не значит. И она, задвинув щеколду, подперла дверь стулом.
Снова простыни, кажется те, льняные, купленные незадолго до… мама еще вышивала монограмму… она всегда вышивала монограммы, отмечая, что простыни, что скатерти… и платки носовые.
— Ты кто? — Райдо осторожно потянул за тряпку, которая, похоже, некогда была старой шалью. — Нет, я понимаю, что ты не ответишь, просто привык разговаривать… особо тут поговорить не с кем…
Признаться тот, грязный и задымленный, неряшливый какой-то, действовал на Райдо угнетающе. А ведь прежде, помнится, он не испытывал к городам такой вот нелюбви.
— Мы встанем… — он поднялся и потянул Ийлэ за собой. И та подчинилась. — И пойдем… вот так… корзину мне дай. Вообще надо сообразить что-то… не дело это — ребенка в корзине таскать.
— Я… я не помню, — Ийлэ говорит это тихо и с немалым удивлением. — Помню только, что было очень больно… и боль все тянулась и тянулась… и я хотела, чтобы она прекратилась, а она… а больше ничего.
— На, — Нат, точно опомнившись, вытащил из рукава ту самую бумагу, которую ему вручил Райдо, и протянул ее Нире.
Большой палец Райдо скользит по линиям ее ладони.
И здесь, на вершине, ей делать больше нечего. Она и так сделала больше, чем следовало и… и пустота уйдет, с ней Ийлэ свыкнется, как свыклась с тем, что было прежде. Нужно только время.
— Нат… я не хочу за него замуж… вообще не хочу замуж ни за кого, кроме тебя… — Нира отложила и рубашку, и иглу.
Впрочем, ответа от нее и не ждали. Дайна подошла, ступала она крадучись, и башмаки, наверное, сняла еще там, на лестнице, оставшись в теплых вязаных чулках.
— Возвращайся на чердак, — сказал Нат. — Сиди тихо. Там тебя не найдут.
— И предположений о том, кто бы это мог быть, у вас тоже нет, — шериф смотрел не на тело, — на Райдо.
Нат так и не понял, что именно она сделала. Ладонь на стену положила, а та возьми и откройся. Лаз был узким, темным и тянуло из него гнилью, но…
Облетят. Подмерзнут. И ладно бы только они, но ведь и корни, не прикрытые шубой опада, пострадать способны.
— Он заботится не обо мне, он заботится о себе… — Ийлэ двигалась на ощупь.
— Я оставлю дверь открытой, ладно? И если позовешь…
Нира кивнула, не зная, что противопоставить этакому вескому аргументу. И вправду удобно… вынес и закопал…
— И в город… — Райдо оглянулся на окно. Серое. Темное. И небо низкое. Тучи в оспинах. Снег тяжелый. И виски ломит весьма характерно. Кажется, Райдо постарел, поскольку только у стариков кости на смен…
— Не выживет, — спокойно, равнодушно даже повторил доктор, складывая свой платочек. И в этот момент он выглядел предельно сосредоточенным, словно бы в мире не было занятия важней, чем этот треклятый …
— Папа говорил, что бояться нечего, но мама… она сказала, что лучше, если поберечься, что мало ли… нам многие завидовали, а если завидуют, то могут и написать, что мы против королевы умышляем и тогда…
Ийлэ слышала ее задолго до того, как потемнело небо. Бледно-серое, оно меняло цвет исподволь, медленно, неторопливо.
Соображать? Нет. Наверное, нет. Райдо не в состоянии и в состояние это придет не скоро. Он сидит, смотрит на черные ботинки, начищенные до блеска, силясь вспомнить, где видел их. И штаны эти из гладк…
Женщина поправила высокую бархатную шапку, расшитую бисером и пухом.
Рядом держится, близко, но соблюдая одной ей известную дистанцию. Она выглядит почти спокойной, умиротворенной даже, и Райдо поверил бы, если бы не взгляд ее, который скользит по витринам. Не вещи он…
И не заметил, как ушел пес, не заметил и, как тот вернулся, не один, но с другим, покрытым шрамами, и с альвой, которая держалась в тени его.
И матушка при всей ее кажущейся хитроумности ничуть не сильней.
Несказанно рад получить от тебя письмецо. Новости, как выражается моя дорогая супружница, преудивительные и прерадостные. Я охренительно счастливвый узнать, что ты не только не помер, но и не собирае…
— Я не маленький, Райдо. Я сам справлюсь.
— И все-таки чем обязан? — Альфред очаровательно улыбнулся. — Или вы пришли исключительно из любви к ночным прогулкам?
Это из-за глаз, ему осенью и зимой не хватало зелени, вот и привязался… прирос… или не из-за глаз, а из-за запаха ее, весеннего сладкого.
— Дважды дурень, — Гарм не испугался. — И наглый… учить тебя некому…
Тот кивнул, подтверждая, что все именно так. Его, судя по всему, гораздо больше интересовала собственная шляпа.
И только жить мешает. Он видел тех, кто поддается, теряя разум. Им не становится легче, только хуже, день за днем, смерть за смертью, затянувшееся падение в бездну.
— Потом… когда я меня не станет… кто-нибудь зажжет свечу в память обо мне, — Райдо устроился в пустой столовой, которая в темноте казалась огромной. — Истинное пламя отзовется… и быть может, позволит…
— В случае чего? — у шерифа возникло ощущение, что над ним и вправду издеваются.
Ийлэ кивнула, пусть он и не увидел кивка, но кажется, все понял верно.
Ему вредно, ему положены бульоны и овсяная каша на воде, но жила предвечная, неужели умирающему откажут в такой малости, как яичница с беконом?
Живое железо отзывается легко, и мир знакомо лишается красок. Запахов тоже почти нет, кроме, пожалуй, запаха снега.
— Нет, на альву, конечно, тоже, но на бродячую альву…
И почему мама не надела траур? Почему вовсе сделала вид, что не было письма? Притворялась, а папа верил притворству… разве не должны были они отправиться на похороны?
И возникла сзади, стиснула Ийлэ, прижала к себе.
— И хорошо, что знаешь, — Нат провел ладонью по волосам.
Не от Гарма и не от Райдо, но от тех девиц… или нет, с теми девицами Нире говорить не о чем, но ведь слухи, те самые вездесущие… перескажут, переврут… а если Нира прямо спросит? Он ведь не сумеет отв…
— Хорошая… и теплая. Лежать вот уютно. Хочешь, я тебе страшную тайну открою? С детства ненавижу спать один. Раньше у меня медведь был, огромный, больше меня…
Он больше не произнес ни слова, Ийлэ тоже не заговаривала.
…не хватало, чтобы матушка решила, будто Нира нарочно прячется.
— Тебя. Я все еще хочу тебя. И я тебе нужен… если ты, конечно, не предпочтешь героическую смерть у постели супруга…
— …обвинение очень серьезно… но я уверен, что дело разрешится в самом скором времени… а потому нам с вами следует запастись терпением…
— И сколько ему… осталось? — нежный голос Мирры утратил прежнюю сладость.
Он не злой, только большой очень и в шрамах, но выглядит куда лучше, чем Нира запомнила, и значит, есть шанс, что он все-таки не умрет…
А волосы у него стрижены неровно. На макушке короткие и слиплись, торчат иголочками, а челка длинная, до самых глаз.
Он ехал по кривоватой улочке, спиной ощущая недружелюбные взгляды. Вели? Нет, пока, пожалуй, наблюдали… а грязь сползала, обнажились камни мостовой, и конские подковы звонко застучали.
Да и… он не настолько жаден. Ему хватило бы и драгоценностей.
— Нира, Господи, Нира… когда ты научишься вести себя нормально? Зачем ты полезла к окну?
— Всю жизнь со мною рядом кто-то был. Я не имею в виду слуг или нянек… или гувернеров… но мама, отец, братья… младшие со-родичи… потом школа… самое страшное наказание — это когда тебя запирают в комн…
Он сцепил пальцы рук, подпер подбородок и так сидел, разглядывая Райдо. Молчал. И с каждой секундой молчание становилось более напряженным.
— Ни горничных, ни… — Мирра потерла виски, пытаясь скрыть беспокойство.
Ийлэ дрожит, но не от холода. Холода она больше не ощущает, он остался вовне, как и страхи ее, и сомнения, и дом…
— Никак. Жанр требует, чтобы комната была непременно заперта изнутри.
Несли ее недолго, по коридору, а потом свернули налево и дверь открыли, и в комнату вошли, поставили на пол, а еще под руку поддержали, что было весьма любезно.
— Бран, ты загоняешься… развлеклись бы… пока ждали…
— Вот и весна, — сказал Райдо, открывая окно. Он втянул сырой воздух и пробормотал: — Гроза будет.
Это имя оборвало рассказ, заставив Мирру настороженно замолчать.
Минуты тянулись за минутами, и она встревоженно вздрагивала, когда часы внизу подавали голос, отмерив очередной час.
Но зато почерк у него, в отличие от младшенького, был читаем.
— Потому что я не хочу, чтобы обо мне пошли нехорошие слухи… я очень забочусь о своей репутации… и о репутации отца… и вообще, политика — дело такое… правая рука зачастую не знает, что делает левая.
…и тонут в клубящемся мареве водяного табуна. Спокойная, казалось бы, река вскипает. Плети воды бьют наотмашь, рвут броню, перешибают хребет… вода сама горькая… и единственный шанс выжить — удача…
— Нат! — сегодня, наверняка в честь наступления зимы, Нат был особенно невыносим. Он насупился, но все же заговорил по делу, оставив волосы и уши будущей невесты в покое.
На что она надеялась, примеряя их? На то, что вместе с драгоценностями вернется прошлое? Или хотя бы то забытое ощущение чуда, которое возникало, когда Ийлэ добиралась до маминой шкатулки.
…браслет с крупными полированными гранатами…
— И я бы ответил, что когда-то я ее любил…
Клятвы — это слова. А слова ничего не значат.
— Верно, — Райдо наклонился, перегнувшись через стол. Он нависал над женщиной-вороной, и мог бы теперь пересчитать все бусины на ее шляпке, или черные перья, которыми шляпка эта была украшена… он мог…
Особняк, окруженный низкой оградой, был невелик, но аккуратен. За оградой виднелись мерзлые яблоньки и тоненькие, покрытые ледяной глазурью, вишневые деревца. Снег укрыл их, и кусты шиповника, и иные…
И потому стоит. Смотрит. Ждет продолжения разговора.
— Там же бросил, — шериф тяжко вздохнул. — Думаете, это тот, который Дайну…
— По-разному… иногда годами… например, если обручают детей, то приходится ждать, пока эти дети не вырастут.
— Райдо — близкий мне человек… нечеловек.
— Что ты там делала? — поинтересовался пес, серьги коснувшись.
И мастером. Тогда как прежний хозяин Яблоневой долины был настоящим гением. Это Джон знал, но знать — одно, а получить очередное подтверждение…
Следовало признать, что Альфред, пусть и был сволочью, но сволочью весьма полезной.
— Я не люблю ее, — упрямо повторила Ийлэ, укладываясь в постель. — Я… привыкла к ней и только, но не люблю так, как мать должна любить своего ребенка.
Разве возможна мечта чудесней? Она и представляла себя мертвой, и старалась не дышать, смиряла стук сердца, которое, упрямое, не смирялось, но грохотало громче и громче, и в этом грохоте терялся скри…
…дома стоят тесно, смыкаются стенами, фасадами обращены к мостовой. Старые фонари. Пустые бочки. Телега, с просевшей осью, что встала поперек улицы, почти перегородив.
— Нат, — стой Райдо ближе, отвесил бы мальчишке затрещину.
— Мы принесли вам петицию, — женщина-ворона смотрит в глаза, без вызова, но с бесконечной усталостью, которая так хорошо знакома Райдо.
— Ты… ты не жалеешь? — мама поворачивается к отцу и долго, пристально вглядывается в его лицо, и сама же отвечает на свой вопрос: — Не жалеешь.
— Не открывай, — дрогнувшим голосом попросила альва.
Прав был старый товарищ. Крепкое здоровье еще как пригодится… и нервы не лишними будут.
— Конечно, — пиджак, от которого сладко пахло леденцами, Райдо передал Нату. А вот жилет отправился на пол, пусть пол этот не отличался чистотой.
— Ужасно, — с готовностью воскликнула Мирра. — Мы ведь ненадолго?
— Уронишь, сама на конюшню жить пойдешь, — Райдо повернулся спиной к экономке. Быть может, если он не будет на нее смотреть, то злость исчезнет.
…и почему не рассказал раньше? Берег? От чего? От кого? И что было бы с Ийлэ, не случись война?
Матушка думает, что Мирра на нее похожа… вот уж не было радости…
И странно теперь думать, что вот оно могло исчезнуть.
До того благословенного дня Джон встречался с замками разными, с тяжелыми, древними, солидного вида и скверного характера. Эти упрямились, не желая признавать свои ключи, а Джоновы отмычки принимали …
— Предлагаю все-таки выпить… есть неплохое вино, белое, альвийское… легкое и почти без алкоголя. Вам не следует злоупотреблять алкоголем. Он плохо сказывается на выдержке.
Либо же то кажущееся спокойствие, которое царило вокруг. Об усадьбе, равно как и о хозяине ее, все словно бы забыли. Мирра и та заглядывать перестала… и это было неправильно.
Нельзя оставлять врагов за спиной. Райдо сам учил… и оставил… война ведь закончилась. Но он ошибается, война идет, здесь, в розовом особняке, за резными ставнями, за серыми стеклами… бархатная война,…
— Я сейчас так… теоретизирую… в целом, так сказать.
И по заметенной дороге, в которой лошади проваливались, но позже вышли на тракт, и полетели, зазвенели подковами по мороженной земле. Каждый удар отдавался глухой тревожной болью. И хотелось послать …
Она отошла на два шага и, оглядевшись, обнаружила вполне симпатичного вида бревно, на котором и присела.
Слова, всего-навсего слова. И вряд ли Ийлэ поверит им.
От них остался тяжелый запах, все та же мирра и треклятый ладан, от которого нос начинал чесаться, и Райдо скреб его, кляня себя за мягкотелость.
— Ты там это, за молоком приглядывай, чтобы не перегрелось, — он не знал, как разговаривать с этой альвой, чтобы она, наконец, успокоилась.
— Ты сдержал слово? — в этой истории есть место для вопросов.
— Может… не пойдем? — робко предложил Райдо, подыскивая вескую причину, которая позволила бы сбежать.
— И после нее тоже, — она оперлась на него. — Наверное.
Остановился, сгорбившись, прижав руку к боку. И задышал часто, поверхностно, а потом закашлялся, и в воздухе запахло кровью.
— Чего ты хочешь? — Нат спешился и Ниру с конской спины снял. На земле она явно чувствовала себя уверенней… и да, без седла ей было неудобно ехать.
Нет, на первый взгляд стена выглядела обыкновенно.
— Здесь на многое смотрят иначе… здесь еще помнят альвов…
— Ийлэ, — Райдо устроился на полу. — Скажи, чем я тебя обидел?
— Ты чудо… — Райдо попытался улыбнуться, но закашлялся.
Чей? Хозяина дома? Хозяйки? Или самой королевы Мэб в венце Лоз и Терний?
— Райдо я… я сейчас… я доктора… — Нат вскочил и, обернувшись к Ийлэ, бросил: — Только попробуй что-нибудь ему сделать!
— Верно мыслите, кузина, — сказал Альфред. Он поддел цепочку для часов на палец и теперь часы покачивались влево-вправо, вправо-влево. — Не стоит делать глупостей… я вам не враг.
Дернулся и замер, вовремя прикусив губу, сдерживая стон: а ведь поверил, дурак этакий, что боль ушла навсегда, что теперь останется за призрачной границей холода, рожденною руками альвы.
Хорошо. Ийлэ не хотелось сегодня разговаривать.
И действительно рад. Нат никогда не говорит слов, просто ради того, чтобы сказать.
— Четыре капли, — тихо произнесла Нира. — Отец сказал, что тебе хватит четыре капли… пять — уже опасно…
— И горничных забрали на фронт, — продолжила мысль Нира, которая, вооружившись длинной щепкой, гоняла паука.
Нет, сила оставалась, но на донышке, и этой силы не хватит, чтобы помочь Райдо… а если так, то договор не исполнить… здесь не исполнить, разве что в Предвечном лесу, но Предвечные леса не любят псов …
— Я… не знаю, — Ийлэ сумела посмотреть в глаза псу, хотя и знала — нельзя.
— Ну что? — он все-таки отпустил. — До дома дойдешь? А то мне бы одеться. И замерз, как скотина…
Только Ийлэ не готова всю оставшуюся жизнь бегать.
И свежее, сладкое. От этого молока внутри становится тепло, но теплота обманчива, нельзя ей поддаваться. Она тянет в сон, а Ийлэ не дослушала еще.
— Представляете, заявил, что если я не соберусь, то он меня доставит в том виде, в котором я, уж простите, пребывал… потрясающая бесцеремонность!
Зеленый ей к лицу, только этот зеленый — тяжеловесный, осенний цвет, утомленный долгим летом, разбавленный нитями серебра. И сама ткань теплая, плотная.
Райдо выдохнул с немалым облегчением: добрались.
Чтоб и с людьми было так просто, как с собаками…
— Надо все, до последнего осколка… не осколка… побеги и семена… если хоть одно, то все сначала и… и я боюсь.
…и прятаться не от кого, но открыть дверь и выйти было выше сил Ийлэ. Она подходила к ней, тянулась к ручке, к засову, но стоило прикоснуться, и руку отдергивала.
— Это из-за меня, — Ийлэ не выдержала и оглянулась: смотрят. Молча. С… ненавистью? Или ей лишь кажется, что с ненавистью… конечно, кажется, люди далеко, вот она и придумала себе… за что им ее ненавид…
Обычно он приносил еду, а сегодня только одеяло и свитер.
В последнее время она абсолютно все тянет в рот.
— На вот, — он протянул бумагу. — Поздравляю. Ты женат.
Он не умер. Ни в этот день, ни в следующий.
— Я… я ее ненавижу, — Нат стиснул кулаки. — И скажете, у меня причин нет?
И небо выкрашено осенней лиловой пастелью. Солнце бледное, тусклое.
— Поэтому, милая, потерпи немного, ладно?
Человек и альва? Случались прецеденты, но… где был этот влюбленный Альфред, когда в город пришел Бран.
— Я хочу? Разве ты сам не хочешь этого? Тебе же интересно… тебе же смерть до чего интересно узнать, что там… ты ведь мечтал о них так долго… грезил… представлял. Разве не интересно взглянуть?
И к лучшему, глядишь, не было бы так больно.
Не обманула, на вкус пойло было еще более отвратительно, нежели на запах. Не горькое, какое-то кисловатое, перебродившее будто.
Ийлэ головой тряхнула: что за чушь он несет?
Обои и качества были отвратного, недавно наклеенные, они выцвели, но неравномерно, полосами, и исконный темно-лиловый колер их менялся то на бледно-розовый, то на синюшный. Попугаи же, выдавленные в …
Или… он ведь принадлежал кому-то раньше, до войны. Райдо старался не думать, кому именно. Трофей. Награда. Королевский подарок, не столько ему — все знают, что ему недолго осталось — сколько семейств…
— Это место, — он остановился на вершине лестницы, огляделся. — Оно обманчиво спокойно…
— Или ты сам? Конечно, ты сам… вы же все еще враждуете… зачем вам враждовать? — Нирин голосок звенел, и Нат испытывал странные чувства.
— И я так подумал, что не хочешь… вы странные, на людей похожи, а все равно не люди… я слышал, что твой хозяин…
— Это такая глупость! Давай свое пальто. Ты почему такой худой? Опять с мамой ссоритесь? Послушай, папочка, если у вас с ней все плохо… а все знают, что у вас с ней все плохо и новостью это ни для ко…
— Ах, — воскликнула Мирра. — Не обращайте на нее внимания! Этель такая скучная…
Нира с трудом сдержалась, чтобы ответить, что тетушка, несмотря на ее преклонные года, вряд ли понимает много больше.
Падает в грязь, перекатывается, пытаясь закрыть собой Ийлэ. Она хотела сказать…
Сквозь очки свои нелепые с желтыми стеклами.
— Естественно, с учетом того, что мою невиновность доказать легко. Но процесс получится громким… а вы ведь не желаете огласки?
Сидит на шее вроде бы крепко, и влево наклоняется, и вправо. От движений этих шея неприятно похрустывает, но и только.
Он ни хренища о справедливости не знает, знает лишь, что больно ему… вот только боль иная.
Скрипнули доски, и шериф заговорил иным, деловитым, тоном.
Те двое, которым он почти доверяет — «почти», поскольку полностью пес не доверяет никому — настроены иначе.
Она бросает выразительный взгляд в сторону альвы, которая притворяется безразличной.
Нира старалась держаться с достоинством, хотя получалось не очень.
— Ийлэ, послушай, — Райдо переложил его в корзину и сунул бутылочку с козьим молоком. Отродье пило жадно, наверное, тоже не верило пока, что голод не грозит.
Смеялись? Наверняка. Сочувствовали, правда, сочувствие это было лживым, и Мирра точно знала, что злословят. Обсуждают. И ее неудачный роман, и рухнувшие надежды…
…и еще потому, что город ожил, ему тоже надо затянуть раны, притвориться, будто бы и не было ничего…
Она переводила взгляд с Райдо, который под этим самым взглядом чувствовал себя неуютно, хотя видит Жила, ничего дурного не делал, на корзинку.
Город начался с дыма. Запах его, по-осеннему пряный, Ийлэ ощутила задолго до того, как раскололось льдистое зеркало горизонта.
…ее за это грозились уволить, потому что в приличном доме горничные не красятся…
Наверное, она бы ушла, если бы не живот. Он вдруг вырос, выпятился этаким шаром, невероятно тяжелым, неудобным. От него Ийлэ уставала. И еще спина постоянно болела. И спать было неудобно.
— Твой ребенок. И мой. Не ее… она и к собственным-то равнодушна.
— Н-нет, — Нат сел на пол и постучал в стену. — А там…
— И еще… Райдо, будьте осторожны. Мы и вправду здесь случайно оказались. На дорогах неспокойно… развелось после войны всякой швали… вот и собирались немного поохотиться.
— Мама, что-то случилось? — Ийлэ ни разу не видела, чтобы мама плакала. И она, словно стесняясь этих своих слез, несколько поспешно смахнула их.
— И нелюди тоже. Будь воспитанной нелюдью.
Напиться позволят, когда она расскажет обо всем, что они хотят знать. Но Ийлэ не понимает…
На чердак. На чердаке безопасно, пожалуй, безопаснее, чем где-либо в доме, который вдруг наполнился людьми. Собак, правда, не взяли, наверное, потому, что здесь собственные имелись…
Он стянул рубашку, ботинки скинул, снял штаны. Одежды было жаль. В пустом коридоре гуляли сквозняки, и кожа моментально пошла сыпью.
Нат присел у стены. Штукатурку он расковыривал методично, сосредоточенно. Куски ее падали на пол, и паркет постепенно покрывался слоем бело-желтой, едкой пыли.
— Как? — послушно поинтересовался шериф, жалея о том, что курить нельзя.
— А эту почему оставили? — Райдо почесал подбородок: после приступов шрамы начинали зудеть, и зуд этот порой делался невыносим.
И все остальное — тоже игра… кукол рассадить.
Тогда, раньше. Ийлэ помнит. Она бы с радостью обменяла эти воспоминания на другие, а то и вовсе избавилась бы от них.
Доктор же, спешившись, наклонился, он был нелеп, знаком и безопасен. И распрямлялся со стоном, упираясь ладонями в поясницу.
— Это было так удобно. И наверное, забавно, да? Вы взяли чужое имя. И чужие деньги. А самое мерзкое, что вы не всегда исполняли обещание… это было не в ваших силах… и когда люди все равно уходили, то…
Сама мысль об этом показалась предательством, и Нат зарычал, ее отгоняя. А окно открылось.
Ийлэ укоряла себя за слабость, но тут же отвечала себе в молчаливом споре, что она женщина, а женщинам дозволено быть слабыми. Более того, это — извечная их привилегия.
Райдо торопливо разостлал ее на столе. Младенца он брал осторожно, опасаясь, что стоит прикоснуться, и тот исчезнет.
Худой, если не сказать, что тощий. Вот только Альфред его боится…
— Опять много думаешь, — сделал собственный вывод Гарм. И пирожок недоеденный протянул. А Нат взял, здраво рассудив, что лучше он на сытый желудок пострадает.
Кто сказал, что смерть — это просто? Плюнуть бы этому хрысеву умнику в рожу… смерть — это тоже работа, требующая полной самоотдачи… а тут яблони.
Глубоко и спокойно. Ему отчаянно не хватает спокойствия. И еще уверенности в том, что все будет именно так, как спланировал Райдо…
Ийлэ кивнула: для пса запах черного ладанника должен быть особо неприятен.
— У… у отца там был дом… он как-то обмолвился, что купил… давно… документы…
У нее получилось! Жаль, зеркала маяка заросли пылью, но дикое пламя и без них будет видно… должно быть видно…
Они не позволили оставить отродье. И вернули Ийлэ в нору.
И Райдо устал, не вчера, но много-много раньше, а вчера он сидел с людьми, слушал пустые разговоры, которые крали его время — у него не так уж много времени осталось. Улыбался.
— Ийлэ, ты здесь? — шепот. И скрип половицы под ногами. Человеку кажется, что ступает он очень осторожно, почти бесшумно, но Ийлэ слышит его. — Я знаю, что ты здесь… где-то рядом… я чувствую тебя…
— Естественно. Я не могу оказывать помощь бесплатно…
Верил, что Ийлэ и вправду способна помочь?
И молчание длилось и длилось, оно было уютным, как осенний вечер у камина, как огонь в этом самом камине, и запах коньяка, и сам бокал в руке, теплом согретый.
Надо же, сохранилась. Лак поблек, трещинами пошел… и кожа, которой сиденья обиты были, облезла… и пахнет нехорошо.
Выдохнула и кулаки разжала. Вытерла сухие глаза. Заставила себя улыбнуться, радуясь, что в этом тупике нет зеркал.
Но теперь она смирилась. Привыкла. И так легче, если просто лежать, смотреть в темноту. Думать о том, что однажды она, Ийлэ, умрет.
…ответ очевиден. Потому что тогда умрет и он.
— Я по глупости нарвался, — пес лежал, подтянув колени к груди, сунув сложенные ладони под щеку. Глаза закрыл. Улыбался.
— Жареное! И жирное! Острое! Вы должны придерживаться диеты, и тогда…
— Я хотела бы забыть… знаешь, чтобы просто вдруг очнуться в доме и с ребенком, и не помнить ничего… но тогда бы я, наверное, искала бы эту утраченную память, думала бы, что там что-то важное… не плох…
После всего, что с ней случилось… лес не спасет больное дерево.
Джон повернулся к стене. Он подозревал, что она скрывала еще немало сокровищ.
— Злишься? — Нира вздохнула: на нее всегда кто-то да злился, обычно или матушка, или Мирра, или матушка вместе с Миррой.
В его руках диадема и вправду выглядела неестественно хрупкой.
— Именно, — доктор выпрямился. — Вы пьяны и неадекватны. А ребенок… он уже мертв, даже если выглядит живым.
— Ее потом нашли… я не знаю точно, но я слышала… что не случайно и… — она развернулась, заглянув Нату в глаза. — Понимаешь?
Вот в чем дело. Он не ненавидит Райдо, хотя ненависть Ийлэ поняла бы. Он просто хочет быть прав. И не важно, что из-за этой правоты кому-то придется умереть.
Забрать малышку. А людям оставить дом, раз уж он так им нужен.
Лопаточки для книг… Ийлэ любила касаться страниц пальцами, но если книга старая…
— Врешь ведь, — он сунул подушечку в руки. — Ийлэ… я знаю, что ты не хочешь говорить о прошлом, что вспоминать тебе неприятно. И в ином случае я не стал бы спрашивать, но…
— Говорили, что поэтому он и жив остался… сослали только…
— Пять тысяч, — очень спокойно произнесла Дайна.
Райдо лежит смирно, только шкура вздрагивает при прикосновении ножа.
Райдо, дорогой мой друг, пишу тебе, надеясь, что ты, скотина упрямая, еще жив и бодр. Давненько я не получал от тебя весточек, и обстоятельство сие ввергает меня в пучину печали.
— Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что эта свадьба будет иметь законную силу?
— Простите, но… — мизинчик дрожал, а сам найо Грэм очень старательно не смотрел на Ийлэ. И отражения его многочисленные тоже пытались отвернуться.
Она потерялась. И умерла, наверное, еще тогда, прошлой осенью… а то, что осталось — не Ийлэ. Оно иррационально. Оно ненавидит отродье, и все-таки не способно его оставить.
— Конечно. Не стоит создавать почву для… недопонимания… молодые люди сбежали, это случается… но они вернулись… и горожане должны видеть, что свадьба на самом деле состоялась. Они поймут и простят… по…
— Доброго дня, — раздался такой знакомый гулкий голос. — Какими судьбами к нам?
— Вы… вы не можете оставить ее здесь, — произнесла Дайна, поставив корзинку с младенцем на пороге.
И вообще права, потому что в семейной жизни от Ната никакой пользы нет, расстройство одно. А еще Гарму пирожок с собой дали, а Нира и проводить не вышла.
В кабинете камин дымил и запах дыма, острый, тяжелый, мешался с запахами бумаг, чернил и старой кожи. Пива. Полироли.
Если бы он кричал от боли… катался по полу… умолял… наверное, его не было бы жаль.
— Да и нас здесь немного. Огромные земли. Пустые. Не от людей, конечно, но… вы же понимаете, какие открываются перспективы? Эти земли манят рода. Но при всей жадности Города, им просто не хватит ресу…
Как есть бестолочь, только… нельзя умирать.
— Действительно, что это я… — она разложила по тарелкам хлебные крошки, корку, не удержавшись, отправила в рот.
— Думаю… Бран, хоть и паскудина редкостная, но рода хорошего… особый отдел…
— Нехорошо подслушивать, — сказал кто-то над самым ухом, а в следующее мгновенье горячая ладонь зажала рот, хотя кричать Нира не собиралась.
Ладонь сухая. Мизинца не хватает. И на шее Гарма характерный рубец виднеется, который он старается прикрыть, платочек вон повязал желтенький веселенький.
Но ничего… он полежит… пол холодный, а холод ныне союзником… и надо просто отдышаться. Проглотить слюну, и кровь вытереть… не хватало, чтобы Нат кровь заметил.
По полю, и храпящий жеребец задыхается, тонет в снегу. Он скачет, проламывая наст копытами, хрипит, глотает не то снег, не то лед, но выбирается до следующего прыжка.
И запах ее менялся, из-под цветочного покрывала пробивалась кисловатая вонь ее тела, немолодого, больного…
…и другое, шерстяное, цвета кленовых листьев, и листьями же расшитое.
…в дверь постучали, когда Ийлэ почти решилась выйти.
…нет, тогда Ийлэ казалось, что плохо, что невозможно с этой смертью смириться и что не бывает ничего, хуже смерти… она еще умела плакать и плакала. А потом поняла: ошибалась.
— Я клянусь защищать их и заботиться, как о своих со-родичах. В случае же моей смерти, вне зависимости от причин оной, данные обязательства я возлагаю на мой род…
— Погляжу, не волнуйся, — он остановился в коридоре. Нат видел широкую спину, и длинные волосы, связанные в хвост, и черную ленту, скользкую, вида змеиного. — Не спеши… в любом деле спешка — это лишн…
…держали бы язык за зубами, глядишь, и обошлось бы.
— Умереть, — серьезно ответил доктор. — Мертвецы спокойны. Мертвецы чисты. А ты… ты…
— Ты злишься? — Ийлэ протянула руку, и потом только подумала, что, наверное, не следует к нему сейчас прикасаться.
Чай приносит Дайна, но Нат, заслышав ее шаги, соскальзывает с кресла. Он выбирается в коридор и принимает поднос. Порог — это граница, которую Нат бережет свято от чужаков, а Дайна — именно чужак.
— Ты здесь? — Нат в отличие от хозяина разрешения не спрашивал, дверь толкнул и вошел. — Здесь.
Ему даже нравится тонуть. Он бы вечность так стоял.
— Ее родители тоже были не в восторге, но… райгрэ пошел нам навстречу. Он не видел ничего плохого… напротив… сказал, что возможно, в наших детях ярче проявится кровь рода. Нельзя ее распылять. Он был…
— Видгар из рода Высокой меди — упрям. Бран был его единственным сыном, в котором Видгар души не чаял. Он его и вытаскивал… когда-то я обижался на родичей, что не помогли мне после той истории. Тепер…
…в доме только охрана, а она Ийлэ не тронет.
— Но и я, и Нат — тоже не люди… и не альвы.
Ийлэ не интересны его воспоминания, но она слушает, потому что когда-то, в прошлой ее жизни, отец тоже рассказывал сказки, даже когда Ийлэ стала слишком взрослой для них…
— А есть о чем? — молчать больше не получалось.
— Нет, — вынуждена была ответить Ийлэ. — Обычно меня держали или в подвале, или на улице… или в других комнатах, если ему хотелось… он сам за мной пришел. И цепь снял. В подвале крюки есть, на них уд…
Впрочем, Райдо был уверен, что невинностью здесь и не пахло, а оскорбление было наигранным.
Но если слушать его, то спускаться легче.
Райдо говорил, что женщин трогать нельзя. Слабые они.
…и он не против. Он сказал, что верит Мирре… в Мирру… и его, в отличие от матушки, подводить нельзя.
И старый паркет, который кое-где требует замены… и хитросплетения труб… тяжелые глыбы каминов, которые дому не по вкусу — он боится огня. Ийлэ понимает этот его подспудный страх и унимает его. Огонь …
И ребенок на ее руках затих, он ухватился ртом за пуговицу на рубашке и жадно ее обсасывал. Голодный. И мокрый. И надо бы заняться им, но еще не время.
Конечно, кто еще… и наверное, он прав. Обижается. Она почти не говорит уже, и запах ее сделался горьким, полынным. Ее кудряшки поблекли, а веснушек стало меньше, Нат точно знает, он считал.
Не отозвалась. Не услышала. Или сама заблудилась в этом растреклятом дожде.
Зима. Снег. Морозы, но где-то там, за окном… яблони тонут в сугробах. Поземка. И кажется, близится буря. И плевать, потому что даже вой северных ветров не способен настроения испортить. Райдо почти г…
— Не пугай, — говорит Райдо и руку на плечо кладет. — Она устала.
…и подлива кислая, на можжевеловых ягодах, такую кухарка готовила к мясу…
Но вечером Нат попробует поговорить с ней снова, и быть может, у него получится? Он ведь действительно любит ее…
Похоже на то, слишком уж неестественная осанка. Костюм куплен в магазине готовой одежды, поэтому сидит хорошо, но не идеально. И по рукавам заметно, что костюму этому не один уж год.
— Райдо… — она все-таки окликнула, но не затем, чтобы просьбу повторить. — Эта собака… она предупреждение, верно?
— А… а я про комнату ничего не говорил! Как ты догадался? — Нат прищурился, словно подозревая хозяина в подвохе.
Дверь захлопнулась с резким звуком, в котором Нату почудилось раздражение. Ключ провернулся дважды.
Она словно не существовала для них. И пускай, главное, что дом больше не мерз.
— Он просто не захочет связываться с моим родом, принимать здесь чужаков. Устраивать полноценное расследование, — Райдо говорил медленно, не спуская взгляда с женщины, которая стремительно бледнела. …
— Что происходит? — Нира тоже не вошла. — Нат?
— А она мне… мол, попробуйте настойку… фирменная… я, пень старый, и попробовал… хорошее воспитание, чтоб его…
И отвернулся, показывая, что беседа окончена.
Было бы с кем воевать, она и сама того и гляди сдохнет. Если уйдет — точно сдохнет. А уйти она хочет, и осталась лишь потому, что у Райдо — ребенок…
— Нет, — снова стыдно, потому что нельзя бояться призраков, а она, Ийлэ, боится.
Наверное, она и сама, прежняя, которая жила до войны, вела бы себя так же. Что плохого в открытках и цветах? И навещать больных следует. Исполнять долг милосердия.
Наотмашь. По губам? Или пальцами ткнет в живот, заставив согнуться, а потом о стену. Тот другой всегда бил, но никогда — насмерть, даже когда Ийлэ хотела, чтобы насмерть.
И пошел, к стене прижимаясь, заслоняясь кофром своим…
Тусклые зеркала — глаза древних существ, в которых отражается она, суетливая и незначительная в своей суете. Котел — пасть, куда Ийлэ бросает не дрова, но кости, силясь наполнить доверху.
Черты лица мягче становятся. И шрамы вовсе его не портят. Ийлэ не представляет его без шрамов… а он улыбается… и наверное, знает, что Ийлэ рядом.
Вилки, ложки и ножи… салфетки и церемония званого обеда. Игра в семью. И поиск повода, который находился всегда. Нельзя верить… но ей так хочется… и поэтому она смотрит, до рези в глазах, до дрожащих…
— Неужели, — Нира стиснула кулачки. — И поэтому ты молчишь, да? И все молчат. Конечно, кому надо тратить время, чтобы пытаться объяснить хоть что-то наивной дурочке…
Он помог забраться в экипаж, и ноги укутывал толстенной медвежьей шкурой, которую Ийлэ совершенно не помнила, а если так, то шкуру эту Райдо с собой привез…
…и завтрак. Ощущение суеты, которая скрыта, поскольку дворецкий строго следит, чтобы распорядок дня не был нарушен, но при все его серьезности он не способен справиться с духом грядущего праздника…
Он сделал еще один шаг назад и исчез. А Ийлэ обняла себя, так и стояла, долго, наверное, пытаясь унять сразу и дрожь, и гнев, и слезы.
— Можно потрогать? Только ты наклонись, а то я не дотягиваюсь.
— И если вам все равно, что будет с вашим… — доктор нелепо взмахнул рукой. — …приятелем, то я обязан соблюсти протокол.
Их Ийлэ сняла, закутав отродье в свою рубашку, и для тепла под свитер спрятала. Вдвоем если… вдвоем они справятся.
— Я была бы рада, — спокойно повторила Ийлэ, разливая воду по кукольным чашкам, — если бы вы все сдохли…
…Альфред, у которого вдруг появились дела.
— Могу я взглянуть на ту комнату? Нет, конечно, у меня есть планы… я их изучил перед выездом… наша контора очень тщательно относится к сохранению информации… — Талбот коснулся пальцем виска. — Планы …
— Ну же… Ийлэ… я говорил, что твое имя — как вода? Ий-лэ… мягкое такое… легкое… и сама ты легкая, чуть тяжелей пушинки… тебя-то точно лестница выдержит… и я помогу. Ты и я… вдвоем… мы сможем очень-оч…
— Пирожок ешь. Лиза старалась… эх, хорошая женщина, толстая… теплая… и едой пахнет… у нас в доме едой редко пахло, так для меня теперь кухонные запахи — самые лучшие…
Мирра встает, пожалуй, излишне поспешно, а Ийлэ откидывается на спинку стула. Вид расслабленный, слишком уж расслабленный, чтобы поверить…
Он хотел сказать еще что-то, но все-таки умер.
…живой и теплый… и она выбирается из норы, идет к роднику, продираясь сквозь шелковицу. Ей еще плохо… кажется, где-то по пути ее вновь сводит знакомая судорога, а из тела вываливается тяжелый ком пла…
— Возможно, да. Скорее всего нет, но главное, что между вами и горожанами возникнет недопонимание, а оно порой бывает опасно… очень опасно…
Наверное, это можно было счесть признанием в любви.
Он умирает. Райдо еще не забыл, каким положено быть умирающему… и он пытается сесть, но человек не позволяет.
— Да, — Ийлэ после краткого раздумья вынуждена была согласиться. — Она помогала маме… и не могла не видеть ее драгоценностей.
…а матушка слушала комнаты, поскольку дом был стар и сам не справлялся с короедами.
— К сожалению, в этом случае медицина бессильна.
Красный — яркий цвет, вызывающий, но Мирре идет.
— Они говорили, а я услышала… и… если я тебе скажу, то они меня возненавидят. А если не скажу, то ты… как мне быть?
— Сейчас вы пребываете в стадии ремиссии… но она закончится…
Пламя дарило тепло и еще спокойствие, которое было ложным, но Ийлэ позволяла себе верить, что эта зима… нет, на прошлую она не будет похожа, она просто будет.
— По городу прогуляемся. На почту заглянем, повесим объявление, что прислуга нужна, а то этакими темпами дом к весне так грязью зарастет, что не отмоем.
— И альву вы не отдадите. Вы полагаете, что ваше… происхождение, — в ее взгляде впервые мелькнуло что-то, отдаленно похожее на чувство.
Боль была всегда. К ней Райдо, если разобраться, привык, разобрал на сотни оттенков, на тысячи нюансов. Он складывал их причудливой мозаикой, получая от этого странное извращенное удовольствие.
— Никому, твоя правда… тогда на ложки? Ложки всем нужны… а в комнате погреб устроим. Будем сыры хранить…
Она все-таки расплакалась, некрасиво шмыгая носом, вытирая этот нос дрожащей ручкой, и Нат растерялся, не представляя, как теперь быть.
И трогать их Райдо к огромному удовольствию Дайны не позволил, унижает его, видите ли, необходимость копаться в чужих тряпках. Его, может, и унижает, а вот Нат не гордый, Нат покопался бы и, пожалуй,…
В кофре, в сафьяновом футляре хранятся инструменты, хищная сталь, которая причиняет боль, едва ли не большую, чем разрыв-цветы. Есть там и склянки с едкими дезинфицирующими растворами, и заветная бут…
— Смотри, тогда все сходится. Тебя отправили из дому. Думаю, на день-другой, чтобы перестраховаться… собрали драгоценности… это было выкупом, откупом… не знаю, взносом, который он готов был заплатить…
— Трое мертвецов в запертой комнате и решетки на окнах… — оценил Райдо. — Что еще?
— Мало ли… жизнь — она такая, никогда не знаешь наперед, что в ней пригодится. Так вот, попроси я тебя о таком, ты же не подожжешь дом, а прямиком отправишься к своему драгоценному райгрэ с докладом.…
Ужин в тишине. Ийлэ не ест. Ее будто бы и вовсе нет. Смотрит исключительно перед собой. На руки. Бледные такие руки с длинными пальцами, с суховатой кожей, с бляшками мозолей… он что-то говорит, каже…
Райдо представил себе козу в гостиной… красной… это та, с шелковыми стенами, с панелями из вишни и с вычурной низкой мебелью, которую матушка переслала. Райдо надеялся, что коза в полной мере оценит …
Нат принес кирпичи, обернутые толстой тканью.
— Я подумала, что вам здесь скучно… — в руках ее поднос с пузатой бутылкой и четырьмя бокалами.
— Не был, — Райдо потер шею. — Укусило что-то… клоп, наверное.
— Сон плохой, — призналась Ийлэ, отпуская куртку, в которую вцепилась. — Просто сон… плохой.
— Обо мне ты так не беспокоишься, — девочку он положил на сгиб руки. — Вот так… а то мамочке твоей опять что-то в голову втемяшилось… в этой голове слишком много всего…
Розовые губки поджались. Кажется, Дайна полагала, будто на конюшне альве будет самое место.
Пальцы замирают над крестом, над фигуркой распятого человека, неимоверно хрупкой, не способной защититься от навязанной ласки.
Она подтянула стул, и взобралась на него, а потом на подоконник, и там уже, дотянувшись до щеколды, с трудом ее открыла. Окна в тетушкином доме были старыми, и открывали их редко.
— Нат должен был высадить ее в пригороде.
Он снова сыграл свою шутку, позволив псу подойти.
— Не хмурься, — Райдо накрыл ее руку. — Подумай лучше, что в городе надо…
— Не так… и не этак… любовь, она ведь разная бывает.
Боль накатывала волнами, неровно, и волны сталкивались, гасили друг друга.
Ленты атласные, тонкие и прочные… и снова ленты… змейка браслета, слишком маленького, чтобы быть взрослым, крохотные, кукольные будто, кольца.
— Дверь открыть. Раз у тебя не получается. Тут карниз широкий… окно ты открыть сумеешь?
А еще гребни найти надобно, о которых Гарм спрашивал.
— Из-за тебя мои родители умерли… из-за тебя я прошла через такое… — она прижала ребенка к плечу и накрыла голову ладонью. — И разве я отдала бы тебе драгоценности? У меня ведь дочь имеется… ей они н…
— И щипчики есть… просто-таки чудесные щипчики… вот эти, смотри, для ногтей…
— Вам помочь, леди? — спросил он низким гортанным голосом.
Если не ответить, он допытываться не станет, но… Нире очень надо с кем-нибудь поговорить. Раньше она говорила с отцом, и тот понимал.
— Видишь ли… Нат… — Альфред оперся на стену, и ногу выставил. Руки сложены. Плеть повисла бессильно. И человек словно бы забыл о ней, как и об ином оружии. Замер. Глаз с Ната не спускает. Улыбается. …
Высоким. На голову выше Ниры, хотя и она выросла немаленькой, на два дюйма выше приличного дамского роста… и наверное, ей должно было быть совестно за свой рост, который осложнит и без того непростое…
К счастью, требовать, чтобы Ийлэ переодевалась к обеду, он не стал, то ли знал, что откажется, то ли знал, что переодеваться не во что.
— Не хочешь, — сделал вывод Гарм. — Поэтому остается одно…
И Райдо поднялся, потянулся с тяжким вздохом.
Или дольше, благо, часы, которые стоят на каминной полке, мертвы. На них время застыло, а значит, некому будет укорять Ийлэ за эту слабость.
— Жизнь моя будет мало, что короткой, так и вовсе безрадостной, — Райдо сделал глубокий вдох, пытаясь совладать с болью. Кулаки разжал.
Отвернулась. И пожалуй, слишком поспешно отвернулась…
Куклы вообще разговаривать не способны, это Ийлэ понимала хорошо.
— Твои родители знают, как будет лучше для тебя. И долг послушной дочери — подчиниться их воле…
— Присаживайся, — он сам усадил Ийлэ в кресло. И подушечку подал, которой в кабинете точно не место было, но взялась же она откуда-то, бело-розовая, зефирная, украшенная широкой лентой и парой атласн…
— Да… иначе почему ты осталась тогда? И позже?
Она тянула эти нити, пока руки не оказались опутаны ими.
Кровь. И гной. И значит, не хватило ее малых сил, чтобы запечатать все семянки. Или же его собственное железо не способно оказалось затянуть раны. Воспалились.
Старался во всяком случае. И подавив искушение взять женщину за горло, стиснуть, так, чтобы сошла эта наглая ухмылка с лица ее, Нат запрыгнул в седло.
— Поверят. Сегодня я весь день под дождем провел… вот завтра немного простыну… мне и раньше было дурно… Нат об этом молчать не станет. И Гарм подтвердит…
В старой башне холодно. Ветер проникает сквозь заслоны каменных стен, и стены эти, бугристые, неровные, изнутри влажноватые, больше не кажутся надежными.
— Умница… и ты сделаешь все, как я скажу?
Дайна моргнула. И губки свои поджала, состроила гримасу оскорбленную.
— Нат! — нервы сдавали, а мальчишка еще спорить думал. — Или ты делаешь, что сказано, или можешь считать себя совершенно свободным. Ясно?
Аккуратные пальчики, спрятанные в красный атлас перчаток.
— Туда. Радуйтесь, что в городе он один… посидите пару часиков… побеседуете с девушками о том, о сем…
И завтраки в гостиной, поскольку столовая слишком велика для троих. Нат и Нани, с которой он возится, будто бы с куклой. Райдо.
На сей раз Ийлэ услышала приближение пса: он поднимался медленно, останавливаясь на каждой ступеньке. Дышал тяжело. И боль испытывал.
Приступ закончился резко. Боль не исчезла, откатилась, позволяя нормально дышать, и слюну утереть, и увидеть, что слюна эта — красная, а значит, до легких добралась треклятая лоза… и уже недолго ждат…
— Нет, на чердаке был. Слушай, — женщине пришла в голову неожиданная идея, и она забыла о том, что разговаривать следует шепотом. — А если на чердаке прячут?
Оно слишком хорошо для этой маленькой мерзавки, которая думает, что теперь-то утерла Мирре нос… всегда завидовала… притворялась хорошей, но ведь завидовала.