Где-то через неделю купцу Ситникову стало совсем плохо. Лицо приобрело желтоватый оттенок. Паломников больше не звали, а снова пригласили батюшку. Теперь уже точно, чтобы выслушать последнюю исповедь.
Бабушкины родители в колхоз категорически отказывались вступать. Верующими были, комсомольцев на дух не переносили, особенно когда те выгребли у них все до последнего зернышка. Голод на Кубани 1932-33 годов был искусственно создан. Еду получали только те, кто работал в колхозах, и то один раз в день в обед. Бабушке каким-то образом удалось устроиться поварихой. Бегала подкармливать родителей из того скудного пайка, что имела сама. Родители уже не вставали, лежали опухшие. Кормить приходилось с рук. Больше всего бабушка горевала, что комсомольцы, шарившие по домам, унесли чугунок с кашей, который бабушка оставила в печке. Оказывается, была такая директива свыше — изымать продукты вместе с посудой.
С Склифосовским мы увиделись на следующий день. Николай Васильевич держался все так же чинно, но порой сбивался на восторженные возгласы, когда дело доходило до того, сколько людей вылечили стрептоцидом. Серега говорил, что лекарство приобрело широкую популярность.
— Какая вам разница — телегу тащить или плуг? — по-хорошему уговаривал Серега лошадей.
Аркашка же был недоволен тем, что кинопроектор всего один, да и фильмов больше нет. Он бы еще с десяток кинотеатров по городу открыл. Пообещал парню, что все будет.
— Думал, что все быстро сделаешь, и ни один микроб не успеет прицепиться, — ржал и продолжал троллить Серегу Артём.